– Сожалею.

– Что ты этим хочешь сказать? Ты не хочешь прекратить?

– Нет, я сожалею, потому что мы оба пришли к одному и тому же выводу.

– Ты тоже? – простонала она.

– Сожалею, – повторил он. – Это моя вина.

– Да, твоя, – подхватила она с упреком. – Я замужем, но я постоянно одна, и даже не знаю, когда мы действительно будем жить вместе. В глубине души я понимаю, что тебя это устраивает, ты не хочешь что-то менять. Наш брак был иллюзией, не желаю больше такой жалкой жизни.

– Я знаю, что играл не по правилам. Ты все делала как надо, а я не захотел изменить свой образ жизни. Да и не знаю, способен ли на это. Так что не ты виновата, я ни в чем не могу тебя упрекнуть, у тебя одни лишь достоинства. Думаю, ты заслуживаешь иной жизни, которая подойдет тебе лучше, нежели то, что я могу тебе предложить.

Пол через трубку почувствовал, что Элизабет беззвучно заплакала. Он представил себе, как она уселась прямо на пол, как студентка, в их квартире, рядом со столиком в прихожей, что она часто делала, когда часами говорила по телефону со своими университетскими подружками.

– О, Пол, неправда, не только ты виноват. Я хотела заключить тебя в тюрьму, изменить тебя, чтобы ты стал… не знаю… такой же, как ты есть, но только в моем мире. Я видела, что тебе это не по душе, и кончилось тем, что ты стал соглашаться на любую командировку. Ты уезжал, чтобы скрыться от меня, я знаю.

– Ты в самом начале говорила, что нам следует играть в открытую. Не знаю, были ли мы способны сделать это. Есть вещи, которые просто так, с ходу, не выкладывают.

Элизабет вздохнула. Она чувствовала облегчение от того оборота, который принимал их телефонный разговор.

– Я боялась тебе звонить. Не осмеливалась сказать тебе о своем решении. Возможно, я не очень была уверена.

– Трудно допустить, что есть вещи несовместимые в наших отношениях, что мы ошибались даже по поводу самих себя тоже.

Элизабет не удержалась, чтобы не усмехнуться.

– Совершенно невероятно, что у нас получается так говорить друг с другом. У большинства людей при расставании все заканчивается взаимными оскорблениями.

– Я же сказал, что ни в чем тебя не упрекаю. Да и ты, по сути, можешь меня упрекнуть только в том, что я просто-напросто остаюсь самим собой.

– Да, в некотором отношении это так. Но мне хотелось бы, чтобы мы и дальше встречались, думаю, мало кто знает меня так хорошо, как ты.

– Я перейду в разряд твоих лучших друзей, если я правильно понял, – пошутил Пол.

– Что-то в этом роде, но на все нужно время. Что ты собираешься предпринять теперь? – прагматично добавила Элизабет.

– Но ведь ты же у нас адвокат. Делай, как хочешь. Я полагаюсь на тебя.

– Я как раз именно это хотела тебе предложить. Но если предпочитаешь, можешь нанять своего адвоката.

– Нет, Элизабет, я предпочитаю, чтобы ты сама всем этим занималась. Я знаю тебя и не беспокоюсь.

– Я ничего не сделаю тебе в ущерб, Пол.

– Знаю.

Спасибо за доверие. – Элизабет шмыгнула носом, она явно была тронута тем доверием, которое Пол ей оказывал.

– Я скоро вернусь, и мы уладим все материальные вопросы, но можно уже начинать всякие организационные моменты, если тебе это подходит, – заключил Пол.

После того как Элизабет положила трубку, он испытал чувство огромного облегчения, ушло напряжение, в котором он был последние месяцы. Внезапно он почувствовал неодолимое желание предаться своему привычному занятию, возникавшему у него в те моменты, когда он испытывал сильные эмоции, а именно – желание бежать. В июне, когда наступают самые длинные дни в году, он пользовался световым днем для любимого занятия почти до десяти часов вечера. Он надел спортивный костюм, сел в машину и быстро направился от бастида к берегу моря.

Все побережье вблизи Канн в последние годы стало невероятно перенаселенным. Под недвижимость захватили даже самый крошечный участок свободной земли, безнадежно испортив то, что так привлекало в начале прошлого века европейскую элиту на французскую Ривьеру, – средиземноморскую экосистему и ее строгую и дикую красоту. Единственное, что от всего этого осталось, так это знойное солнце, дубящее кожу и превращающее ее в чешуйчатую, как шкура у местных рептилий, которым (рептилиям конечно) здравый смысл подсказывал, что следует избегать обжигающих солнечных лучей, но очарование этого маленького кусочка рая окончательно улетучилось, когда его заковали в бетон. Чудесным образом на севере Антиба, в коммуне Вильнев-Лубе стойко противились наступлению застройщиков, сохранив половину площадей в качестве природного парка. Пол хорошо знал это сохранившееся место, и он бежал несколько километров, чтобы попасть на один из красивейших пляжей побережья, который пощадило повальное строительство. Гроза, прогремевшая в начале дня, была сметена мистралем, просушившим атмосферу. Небо было абсолютно ясным, очищенным от пыли и тумана на целые мили, так что Пол мог ясно видеть с берега вдали вершины гор Корсики. Горизонт начинал окрашиваться персиковым и сиреневым, вскоре вдали он загорелся фиолетовым и пламенно оранжевым. Пол бежал по влажному и плотному песку у кромки моря, куда едва доходил прибой. Он, как обычно, проверял себя на выносливость, с сердцем все было нормально, даже слишком, после того как оно без особых затруднений выдержало то, что пришлось пережить в отношениях с Элизабет. Что сделал он, чтобы заслужить такой подарок, каким была жизнь? Он постоянно задавал себе этот вопрос в кризисные моменты, когда им иногда овладевало желание бросить борьбу. Возможно, его не одолевали бы приступы меланхолии, если бы тогда, в детстве, ему, слабому болезненному ребенку, не довелось долгие годы провести в почти полной, мучительной изоляции, что, вероятно, и сформировало в нем состояние души, свойственное представителю другого века. Каким контрастом это было с теми импульсами, которые придавала ему Карла. Для нее все было вызовом, поводом закалиться, окрепнуть. Она составила целый список высказываний великих мудрецов, любимых поучений из народной мудрости, чтобы дать Полу ориентиры для размышлений в трудные моменты жизни. Для них стало игрой найти новое высказывание или цитату, которые стоило включить в записную книжку, куда Карла помещала сокровища человеческой мысли. Некоторые высказывания были смешными, другие более серьезными, были и такие, которые глубоко укоренились в сознании Пола и стали некими спасительными радиомаячками, когда ему казалось, что наступила темная полоса в его жизни. Вот тогда-то он и вспоминал слова Бертольда Брехта, которые отыскала для него