Шрифт:
Закладка:
Думайте.
Л. Железный
Корнилов извлёк лист из печатной машинки, снова пробежался глазами по строчкам, хищно прищуривая раскосые глаза. Некоторые обороты и эпитеты казались до боли знакомыми. Жаль, конечно, что историю с переодеванием в сестру милосердия и бегство из Зимнего сюда толком не приплести, потому что она ещё не случилась. Она, конечно, не случалась и в реальности, но подобные мифы чрезвычайно живучи, и советские пропагандисты этим слухом окончательно уничтожили политическую карьеру Керенского.
Вот с этой статейкой нужно быть осторожным, её герой будет рыть достаточно глубоко в поисках автора, бросит все силы на то, чтобы отыскать клеветника.
Ещё один минус — так это то, что пустить по ноздре понюшку кокаина позволяли себе вообще все, от простого матроса до почтенного министра, употребление никак не порицалось. Сухой закон, введённый царём с началом войны, абсолютно глупый и бесполезный, привёл к разгулу наркомании и сокращениям доходов казны. Зато в Петрограде матросы и рабочие спокойно пили «балтийский чай» из чудовищной смеси денатурата и кокаина, а потом шли громить лавки и полицейские участки. Корнилову вспомнилась ещё одна попытка ввести сухой закон, тоже окончившаяся разрушением государства, и он нахмурился. Один раз может быть случайностью, но два это уже закономерность.
Ещё и немецкие агенты, зовущие иванов брататься, обязательно брали с собой колбасу и шнапс, и русские солдаты охотно шли на дармовую выпивку. Вот только шнапс немцы брали не по широте душевной, а по директиве штаба, ещё и спрашивали у наивных русских: «Скажи, Иван, не скинули вы ещё ваше Временное правительство?». Совпадение? Не думаю, как сказал бы один из пропагандистов.
А обвинения в кокаиновой зависимости сейчас немногим серьёзнее обвинения в чрезмерном курении табака. Некоторые врачи, конечно, били тревогу, но так или иначе, кокаин можно было отыскать в любой пудренице. Корнилов твёрдо намеревался это изменить.
Даже в штабе фронта Корнилов несколько раз замечал бледных и возбуждённых офицеров, шмыгающих носом. И это в глухой провинции, далеко от любых каналов сбыта. Что тогда говорить о столице, наводнённой теперь контрабандой? Ситуация требовала хоть какого-то выхода, и генерал решил тут же издать приказ о запрете употребления кокаина в войсках и на флоте. Мёртвому припарка, разумеется, как нюхали, так и будут нюхать, но этим приказом Корнилов надеялся хоть как-то снизить масштабы бедствия. Весь порошок, найденный в войсках, должен быть уничтожен на месте.
Вместо него лучше было бы ввести фронтовые сто грамм, но в текущей ситуации это невозможно. Сухой закон пока ещё действует. Придётся как-то импровизировать.
И если в армии ещё хоть как-то можно было наладить дисциплину с помощью ударных частей, военно-полевых судов и прочих жёстких мер, то флот оставался анархистской вольницей, а офицеры на кораблях жили фактически как пленники, которых в любой момент по решению митинга могут застрелить. Особенно Балтийский флот и крепость Кронштадт, абсолютно неуправляемые, существовали как-то вообще параллельно всему происходящему и не подчиняясь ни Петросовету, ни правительству, ни Главнокомандующему.
На флоте всегда восстания вспыхивали первыми, не только в России, но и во многих других странах. А наш флот, бездействовавший всё последнее время, разложился гораздо раньше армии, и теперь представлял куда большую угрозу не для немца, а для своих же сограждан, и матросы-балтийцы скорее держали вооружённый нейтралитет с правительством, даже и не думая подчиняться. С этим тоже нужно было что-то делать, но до прибытия в Петроград сделать с ними ничего не получится. С Кронштадтом придётся разговаривать силой оружия, почуявшие свою безнаказанность накокаиненные моряки просто так не уступят.
Всё это, как водится, нужно было решать как можно скорее, и Корнилов устало вздохнул, перечитывая получившийся приказ. Проблему флота придётся отложить на попозже. Ещё один матросский бунт ему совсем ни к чему.
Глава 15
Могилев
Поезд приближался к Могилёву, за окном мелькали деревушки и станционные здания. Генерал переоделся в парадный мундир, текинцы, которым он приказал сопровождать его на вокзале, спешно приводили себя в порядок. Все излучали радость и нетерпение, всем хотелось поскорее прибыть в Ставку, один только Хан мрачно ходил по вагону, проверяя снаряжение своих подчинённых.
Под звуки оркестра поезд мягко остановился, на площадке вагона под восторженные крики тысячной толпы показался генерал Корнилов. Экзальтированные барышни падали в обморок, вагон забрасывали цветами, горожане кричали «ура» и аплодировали, заглушая даже звуки военного марша. Приём самый что ни на есть тёплый.
Генерал поднял руку в знак приветствия.
— Да здравствует народный герой! Да здравствует Верховный главнокомандующий генерал Корнилов! — кричали из толпы.
Надежды и чаяния народа теперь связывали с ним, все ждали, что новый Верховный теперь наведёт порядок железной рукой.
Корнилов принял рапорт от почётного караула Георгиевского полка, взглянул на строй георгиевских кавалеров, проходящих по перрону маршем, и отправился к автомобилю, тоже усыпанному цветами.
— Цветы убрать, — распорядился Корнилов. — Я не актриса театра, а боевой генерал.
На мгновение он подумал, что было бы неплохо толкнуть речь, но это, в конце концов, провинциальный Могилёв, а не Финляндский вокзал Петрограда, и Верховный молча устроился на заднем сиденье автомобиля. Рядом уселся Голицын, захлопнул дверь, отдал лежавшие в машине цветы одному из текинцев, и автомобиль, медленно рассекая толпу, поехал к Ставке.
Полукруглое двухэтажное здание бывшего губернаторского дома, в котором ещё недавно жил царь Николай, ничем особенным не выделялось, кроме усиленного караула георгиевцев по периметру и шлагбаума на въезде. Здесь, к удовольствию Корнилова, никакой торжественной встречи организовывать не стали, возможно, вести из Бердичева были восприняты здесь правильным образом.
Возможно, это было нарушением традиций, протокола и прочих ритуалов, устоявшихся за долгие годы, но Корнилов таким образом показывал, что намерен усердно работать, а не тратить время на парады и построения, чего и требовал от подчинённых. Просто часть нового имиджа, который он тщательно выстраивал в войсках.
В Ставке его встретили так же тепло, как и на вокзале, начальник штаба генерал Лукомский, генерал-квартирмейстеры Романовский и Плющик-Плющевский, и прочие штабные чины вроде коменданта Ставки, тут же заверяя нового главковерха в своей лояльности. Кого-то, как генерала Романовского, Верховный знал раньше, и воспоминания о совместной службе всплывали разрозненными фрагментами, кого-то, как Лукомского, видел впервые, но внутренняя чуйка говорила, что его и
