— Да, конечно, — помрачнел Филоненко.

— Керенский назначил генерала Черемисова на Юго-Западный фронт без моего ведома и согласия, — хмуро сказал Корнилов. — Я категорически против.

— Мы это уладим, — заверил комиссар. — Правительство не против того, чтобы главковерх назначал командующих фронтами и армиями, но у правительства должно оставаться право контроля таких назначений. Политические моменты, понимаете ли.

— Понимаю, — сказал Корнилов. — Я не собирался назначать на фронты Великих князей, мне на фронтах нужны надёжные боевые генералы.

— Конечно, конечно, — закивал Филоненко. — И последний момент. Смертная казнь в тылу. Этого мы допустить не можем. Народ взбунтуется.

— Мне не нужно возвращение смертной казни как таковое, — солгал Корнилов. — Мне необходимо распространение мер, принятых на фронте, на резервные войска и гарнизоны. Маршевики деструктивно влияют на фронтовиков, принося из тыла заразу пропаганды и безнаказанности.

— Нужно, хм… Рассмотреть подробнее этот вопрос. Проработать законность подобных мер. Правительство эти меры принимает и, разумеется, поддерживает, необходимо оздоровление армии, но закон… Солдаты не поймут, если мы сначала отменяем казнь, а потом возвращаем её, — произнёс Филоненко.

— Поэтому необходимо проводить разъяснительную работу, агитировать и рассказывать солдатам о происходящем на фронте и в тылу, — устало произнёс генерал. — Пока в комитетах господствуют большевики с их пропагандой мира без аннексий и превращения войны в гражданскую, никакие меры не помогут.

— Да-да, конечно… — сказал комиссар. — Мне нужно будет переговорить с Александром Фёдоровичем… Надеюсь, получится его убедить.

— Постарайтесь, будьте добры, — сказал Корнилов.

— Ваше назначение, Ваше Высокопревосходительство, весьма и весьма желательно. На вас глядят, как на народного вождя, вы в центре внимания. Кому, как не вам, принять должность, — произнёс Филоненко.

Генерал пропустил грубую лесть мимо ушей.

— Тогда убедите Керенского пойти на уступки. Перескажите наш разговор, объясните мою позицию, — сказал он.

Комиссар холодно улыбнулся, заморгал, закивал. Он явно ожидал, что переговоры будут проходить совсем в ином ключе, и генерала получится переубедить, но выходило так, что убеждать придётся военного и морского министра. Такая перспектива комиссара Филоненко совсем не радовала, и он, красный и вспотевший, вышел из кабинета.

В окопах

Фёдор Иванович воевал уже третий год, лишь изредка отдыхая от артиллерийских канонад и удушливых газов по тыловым госпиталям, и успел устать от войны, как и многие его товарищи. Двух Георгиев получил, это да, до унтерского звания дослужился, от сражения не бегал, сам германцев гоняя, но всё равно — устал.

— Вот так-то, братцы! Пока мы тут вшей кормим, землицу-то возьмут и поделят без нас! Долой войну! — раздался голос Мишки-обозника.

Громадный красный бант у него на груди выделялся ярким пятном, но в остальном паренёк был бесцветный и тусклый. Расхристанный, небритый, тощий, бледный, разве что только глаза горели, когда опять он на митингах выступал.

— И верно! Миру бы нам! Чего уж там, кончена война! — раздались голоса поддержки то с одной, то с другой стороны.

Табачный дым висел над позициями густым облаком, демаскируя позицию, многие сидели прямо на бруствере, но немец по митингам и солдатским собраниям не стрелял, делом подтверждая лозунги о конце войны. На бруствере, на возвышении, стоял и сам агитатор, так, чтобы все могли его видеть.

— Тикать нам надо, вот что я говорю! — продолжил Мишка. — Брать винтовки и тикать, дома помещика стрелять, пока он себе всю землю-то не захапал!

Фёдор Иванович криво усмехнулся, раскуривая очередную папиросу и выдыхая облако сизого дыма. Попробуй тут тикать, когда все дороги перекрыты, а ударники с пулемётами всех бегунков тут же возвращали на место. Да и вообще, у него в Тобольской губернии и помещиков-то особо не было. Но и ушлых людишек хватало, кто мог бы чужое заграбастать.

— Офицеры не дадут! — обиженно взвыл кто-то из солдат. — Не пустят!

— Эти? Да мы их на штыки! Долго они над нами издевались, теперь наш черёд! Они только и знают, что зуботычины раздавать, мы так тоже умеем! — расхохотался Мишка.

Ни одного офицера на этом митинге не было, да и вообще в полку их осталось мало. Многие переводились в ударные части, некоторым стреляли в спины во время очередных безуспешных атак. Сопляков-прапорщиков хватало, но этих никто не слушал, где вообще видано, чтобы безусый молокосос взрослыми мужиками командовал, пусть даже он в погонах.

Сам Фёдор Иванович за всю службу ни разу по лицу не получал, не за что было, но слышал всякое, да и лично видел пару раз. Дома от батьки больше прилетало, и то — за дело, не просто так.

— Ты, Мишка, в тыл зовешь, дык там ударники сторожат! — выкрикнул кто-то ещё.

Агитатор скривился, как будто заглотил касторки.

— Контра это всё! Контрреволюционеры! Они царя хотят вернуть и помещиков! — выкрикнул он. — Тоже их на штыки надо! Против власти народа они! А кто народ? Мы — народ! Наша теперь власть, верно я говорю, братцы?

— Верно! Правильно говоришь! — подхватили его подпевалы в толпе.

— Как товарищ Ленин говорит, превратить империалистическую войну в гражданскую! Чтоб вместо интересов помещиков за простой народ воевать! — выкрикнул Мишка. — Читали, что в «Окопной правде» написано? Только партия большевиков за мир!

— А я в «Правде» читал, что в большевиках евреи одни! — раздался голос одного из георгиевских кавалеров.

— Неправда это всё! Враньё! — яростно воскликнул Мишка. — Не та это «Правда»!

— Может и ты у нас не Мишка, а Мойша? — хохотнул кто-то.

Попытки агитатора возразить потонули во взрыве хохота.

— Пущай конец покажет! Я слыхал, евреи все обрезанные! — задыхаясь от смеха, выпалил кто-то ещё.

— Не буду я ничего показывать! Вы ж чего, братцы! Это ж я, Мишка, я же свой! — испугался агитатор.

Но, в отличие от многих остальных фронтовиков, он в армии был едва ли полгода, да и те провёл в обозе с лошадьми и телегами, а не с винтовкой и вшами.

— Да где ты свой, крыса тыловая! — крикнул другой ефрейтор-георгиевец. — В обозе брюхо набивал, пока мы тут кровь проливали!

— Держи его! Хватай! — митинг внезапно перерос в нечто иное.

Мишку попытались стянуть с бруствера, ухватили за сапог, но агитатор предпочёл выдернуть ногу из сапога и сломя голову рванул к немецким позициям. Прямо в одном сапоге и грязной портянке, мелькающей, как пародия на белый флаг.

— Да это шпион был! — выкрикнули в толпе.

Кто-то вскинул винтовку, целясь в улепётывающего шпиона, но тут Фёдор Иванович поднялся со своего места, выбрасывая докуренную папиросу.

— Не стреляй. Пусть к хозяевам бежит, — сказал он.

— Старый, они этого шпиона обратно забросят! Не к нам, так к другим! — выдохнул ефрейтор, прижимаясь щекой к вытертому прикладу.

Фёдор Иванович почесал в затылке. Раньше, в начале войны, всё просто было. Вот есть свои, а вот там — враги. Теперь всё перемешалось. С врагами братаются, водку пьют, своим, наоборот, в спину