Шрифт:
Закладка:
– Но в свете будут считать его вашим любовником.
– Мне это будет неприятнее, чем кому бы то ни было. Я предполагала, что вы постараетесь меня в этом утешить… Но скажите наконец, хотите вы стать министром?
– Я хочу стать министром, но достойным путем, как Кольбер.
– Где нам взять кардинала Мазарини, который, умирая, представил бы вас королю?
Эта ссылка на историю, сделанная кстати, привела в восторг господина Гранде и показалась ему убедительным доводом.
Глава шестьдесят третья
<…>
Она захотела поиграть с ним в шахматы.
В этот вечер она была оживлена, блистала еще более удивительной свежестью, чем обычно. В ее красоте не было ничего величественного, ничего неприступного – словом, ничего такого, что пленяет избранные сердца и внушает страх большинству людей.
Успех госпожи Гранде у двух десятков мужчин, один за другим подходивших к шахматному столику, был поразителен.
«И такая женщина почти ухаживает за мной! – думал Люсьен, доставляя госпоже Гранде удовольствие выигрывать у него. – Должно быть, я изрядный чудак, если мне это не доставляет счастья».
Вдруг у него мелькнула мысль: «Я нахожусь в таком же положении, как мой отец: я потеряю свое положение в этом салоне, если не воспользуюсь ее благосклонностью, и кто мне поручится, что впоследствии я не пожалею об этом? Я всегда презирал это положение, но я никогда не занимал его. Отнестись к нему с презрением было бы глупо».
– Какая для меня жестокая радость играть с вами в шахматы! Если вы не ответите на мою роковую любовь, мне ничего другого не останется, как пустить себе пулю в лоб.
– В таком случае оставайтесь в живых и любите меня… Сегодня вечером ваше дальнейшее присутствие совсем лишило бы меня самообладания, необходимого, чтобы поддерживать разговор со столькими людьми. Побеседуйте минут пять с моим мужем, а завтра, в час дня, если будет хорошая погода, приезжайте верхом.
«Итак, я счастлив!» – подумал Люсьен, садясь в кабриолет.
Не проехал он и ста шагов, как остановил лошадь.
«Я, значит, в самом деле счастлив, – мысленно повторил он, приказав слуге править вместо него, – если я так смущен.
И это все счастье, какое может дать свет? Отец будет составлять министерство, он играет самую видную роль в палате; самая блестящая женщина в Париже, кажется, готова уступить моей мнимой страсти».
Сколько ни возвращался Люсьен к перспективе этого счастья, сколько ни подходил к нему с разных сторон, вывод был единственный: «Насладимся вполне этим счастьем, чтобы не сожалеть, как ребенок, когда оно минет».
Несколько дней спустя Люсьен, выйдя из кабриолета, чтобы подняться к госпоже Гранде, соблазнился великолепной луной, которую он увидал в ворота, выходившие на площадь Мадлен. Вместо того чтобы подняться наверх, он пошел по улице, к великому удивлению господ кучеров.
Желая избавиться от их взоров, он отошел шагов на сто, скромно прикурил свою сигару от жаровни торговца каштанами и направился дальше, любуясь красотой неба и предаваясь размышлениям.
Люсьен отнюдь не был посвящен отцом во все, что тот предпринял для него, и мы не скроем, что он был немного горд своим успехом у госпожи Гранде, безупречное поведение, редкая красота и крупное богатство которой создавали вокруг нее в парижском обществе известный ореол. Если бы ко всем этим данным она могла присоединить еще аристократическое происхождение, о ней говорила бы вся Европа, однако, несмотря на все ее старания, ей ни разу не посчастливилось принимать у себя английских лордов.
Люсьен теперь, по прошествии некоторого времени, гораздо сильнее ощущал это счастье, нежели в первые дни.
Госпожа Гранде была самой блестящей женщиной, к которой он когда-либо приближался, ибо, мы должны признаться, – и это чрезвычайно повредит ему во мнении тех из наших прекрасных читательниц, которые, к счастью для себя, обладают громкими именами или большим состоянием, – мы должны признаться, что ему всегда казались странными бесконечные претензии госпож де Коммерси, де Марсильи и других бедных родственниц императора, с которыми он встречался в Нанси. Культ устарелых идей, крайние политические воззрения гораздо смешнее в провинции, чем в Париже. На наш взгляд, там они менее смешны, так как по крайней мере в провинции общественный класс, исповедующий их, лишен энергии.
«Эти люди всему завидуют, всего боятся и вследствие этих двух приятных чувств забывают жить». Эта фраза, которою Люсьен резюмировал все содержание провинциальной жизни, принижала в его глазах прелестный образ госпожи д’Окенкур, так же как и поистине выдающийся ум госпожи де Пюи-Лоранс. Этот постоянный страх, это сожаление о прошлом, которое не смели защищать как нечто достойное уважения, мешали Люсьену замечать подлинное величие.
Напротив, сколько было роскоши, подлинного богатства, отсутствия страха и зависти в салоне госпожи Гранде! «Только здесь и умеют жить», – думал Люсьен. Не одна неделя прошла до того дня, когда он впервые был задет низкими словами, такими, каких никогда никто не слышал в салоне госпожи д’Окенкур или госпожи де Пюи-Лоранс. Эти низкие речи, обнаруживавшие всю мерзость души, обычно исходили от какого-нибудь депутата центра, который, продавшись министерству за орденскую ленточку или за должность сидельца табачной лавки, еще не научился надевать маску. К великому огорчению отца, Люсьен никогда не обращался с речью к этим тупым людям. Он только мимоходом слышал, как они по поводу двадцати пяти миллионов президента Джексона[135], или налога на сахар, или по поводу другого злободневного вопроса неуклюже копались в каком-нибудь разделе политической экономии, даже не будучи в силах подняться до понимания основ вопроса.
«Это, конечно, подонки Франции, – думал Люсьен, – все они глупы и продажны. Но, по крайней мере, они не испытывают страха, не сожалеют о прошлом и не засоряют мозгов своим детям, ограничивая их чтение дурацкими „Journee du Chrétien“. В наш век, когда деньги – все, что может сравниться с огромным состоянием, расходуемым ловкой и хитрой рукой? Этот Гранде не истратит и десяти луидоров, не подумав при этом о положении, которое он занимает в свете. Ни он, ни его жена не позволяют себе капризов, которые я, при всей зависимости от родителей, все-таки разрешаю себе». Он часто видел, как эти люди скряжничали, снимая ложу или домогаясь ложи у двора либо у министерства внутренних дел.
Люсьен видел, что госпожа Гранде окружена всеобщим поклонением. При всем его философском взгляде на вещи какой-то монархический инстинкт, еще живущий в душе богатых
