Проблема не только в том, что запросы, в том числе и эстетические, различных социальных групп, как правило, не совпадают друг с другом, и не в том, что носители различных ценностных систем не смогут договориться о содержании базовых терминов (принципов?). Просто важно понять наконец, что потребности страны и народа, смыслы их существования во времени и вечности в высшем значении этих слов Андрей Рублев, Пушкин, Толстой, Шостакович или Эйзенштейн выражают острее и объемнее любого политика или идеолога. Именно художественное (и научное) открытие, как правило, становится тем первотолчком, который заставляет работать институты государственной и гражданской жизни.

Важнейшая миссия художника – проникновение в неведомое, постижение непостигнутого.

Спору нет, госзаказ или заказ рынка существовал с тех пор, как искусство определилось как особая сфера человеческой деятельности. Но прорывы, расширяющие пространство знания о мире и формирующие новые ценности, осуществляли не заказчики, но творцы, чаще всего в непримиримом конфликте с заказчиком. Если нет понимания этой закономерности, тогда Достоевский навечно будет зачислен в ряды авторов детективных романов, которые он писал, чтобы расплатиться с кредиторами. В новые и новейшие времена не заказчик определял пространство искусства, не он становился первооткрывателем смыслов и вкусов, – достаточно вспомнить историю импрессионизма и постимпрессионизма. Художественные откровения в конечном счете ставят задачи перед обществом и государством, но это вовсе не значит, что художников надо выращивать в теплицах и украшать генеральскими эполетами.

Если сегодня мы всерьез заинтересованы в инновационном развитии России, то государство должно озаботиться об условиях для рождения творцов – в искусстве, науке, во всех сферах современной человеческой практики. С ними трудно, порой невыносимо сотрудничать, но без них нельзя ни жить, ни выжить. Именно они ценой невероятных усилий пытаются выразить, что же действительно нужно Российской Федерации. И как всегда, одна проблема: много званых, да мало избранных.

Ноябрь 2008

2006

Владимир Киршон

Говард Фаст

МОЛЬЕР (Жан-Батист Поклен)

Максим Горький

Габриэле Д’Аннунцио

Союз писателей СССР

Николай Асеев

Илья Эренбург

Виктор Некрасов

Альбер Камю

Василий Белов

Юрий Трифонов

Василий Аксенов

Олег Ефремов

Дмитрий Шостакович

Гия Канчели

Александр Гельман

Чингиз Айтматов

Человек на подмостках: сегодня в Петербурге отмечают рождение российского государственного театра

Когда-то Томас Манн писал о том, что театр превращает толпу в народ. Театр превращает не только толпу в народ, но и народ в нацию, которая осознает себя как некое наиважнейшее духовное и гражданское единство. Рождение государственного театра знаменует собой важнейший этап в развитии национального сознания, в развитии нации как таковой и определяет общий смысл ее существования в истории. То, что произошло 250 лет тому назад, это не просто государственный акт. Напомним, что на самом деле русский театр как институт родился в недрах гражданского общества в Ярославле, в 1750 году, за 6 лет до того, как Елизавета Петровна издала свой знаменитый указ. Срок удивительно короткий для того, чтобы из группы «охочих комедиантов», как звали сподвижников Федора Волкова, выкристаллизовалось некое государственное образование, которое должно было служить не только нации и обществу, но и государству.

Мы часто повторяем пушкинские слова о том, что театр родился на площади, но очень редко думаем о том, на какой площади родился театр. Театр, я думаю, родился на трех площадях сразу: он родился на площади перед храмом, он родился на площади перед дворцом и, конечно же, – на ярмарочной, рыночной площади. И только в совокупности трех этих площадей и существует то целое, которое мы именуем национальным театром. Без понимания множественности пространств, которые умещаются в театральном здании, очень трудно оценить ту роль, которую играл театр в России в эти 250 лет.

Русский театр вбирал в себя все уровни национальной жизни – от деревенской до дворцовой. «Коллективному бессознательному» он давал язык, без которого нация была бы обречена на неполноту и невнятность высказывания. Театр не только осмысливал народное бытие, он продолжал и умножал его.

В эти 250 лет было много иллюзий, надежд и потерь. Но тем не менее русский театр утвердился как всемирно отзывчивый художественный феномен, который сумел и своему народу, и мировому сообществу сказать нечто важное не только о самой России, но и о мире как таковом.

Русский государственный театр создавали люди, которые искренне верили в то, что он может играть просветительскую роль, что он может смягчать жестокосердные нравы русской истории и русской государственности. Они искренне верили в то, что человек на подмостках может на равных говорить с государем и с небесами. Волков, Сумароков, Дмитревский, Княжнин, Херасков – люди, которые в кратчайший срок стали первыми, по существу, русскими интеллигентами. Они стояли у истоков того сословия, которое в XIX веке станет необходимым для развития русского общества и русской жизни. Именно они сформулировали важнейшие принципы существования театрального дела в России, дела, которое всегда было миссией, служением. Служением не государю только, но народу и обществу. И культуре как таковой.

Появление «Горя от ума», «Бориса Годунова», «Ревизора» были не только художественными, но и общественными событиями. Цензура на государственной сцене была всегда особенно свирепой, так как главный цензор сидел в царской ложе. Тем важнее здесь был прорыв свободного слова.

В России театр всегда был местом гражданской дискуссии и политических споров. Он был не только площадкой для игры (а театр – это прежде всего игра), он был и кафедрой, и форумом для гражданских диспутов, и храмом, куда приходили подумать о бренности земного существования. Театр – важнейший национальный институт, внутри которого оттачивалась национальная философская и политическая мысль.

Не было ни одного великого русского писателя, который бы не размышлял о месте и роли театра в жизни России: Пушкин, Гоголь, Толстой, Достоевский, Островский, Чехов. Кто-то из них не писал ничего, кроме пьес, кто-то, искушаемый эпосом, тем не менее всякий раз устремлял свой взор к подмосткам, на которых люди мучились главными и последними вопросами русского бытия. В той или иной степени каждый русский актер был Гамлетом, который размышлял о месте России в мире, о российском житье-бытье, о прошлом и будущем своего Отечества.

Есть трафареты, школьные схемы, которыми описывают конфликт между Александринским и Малым театром. Один – рожденный в холодном имперском городе Петра, другой – погруженный в провинциальное радушие и отзывчивость московской жизни; один, по слову классика, – застегнутый на все пуговицы парадного мундира, другой – подкупающий вальяжным московским добросердечием. Все так и не так. Между двумя полюсами, между Каратыгиным и Мочаловым, между Александринским и Малым – все разнообразие и великолепие русской