ВКП(б) и КПСС, до самого конца своего существования не выпустит руководство художественной жизнью страны из своих рук. Будут меняться внутрипартийные и государственные структуры, будут по-разному называться ведомства, которым предписано заниматься деятелями культуры, но суть останется неизменной: все пожелания власти должны выражаться понятным – и этой власти, и широким народным массам – языком. В конце концов партия захочет диктовать не только идеи, но и язык, на котором эти идеи должно излагать. И если до середины 30-х годов эстетическое разнообразие не преследовалось, то провозглашенный метод социалистического реализма, своего рода нормативный реализм, позволял признавать «подрывным элементом» эстетически оригинальных писателей, художников, композиторов. (Не случайно В.Синявский уже в 1960-е скажет, что у него эстетические разногласия с советской властью.)

Когда талант нем

Над созданием монолитной советской культуры, над формулированием партгосзаказа работали десятки тысяч человек – от парткомов и райкомов до ЦК, научно-исследовательские институты и университеты марксизма-ленинизма, соответствующие структуры в силовых ведомствах. Применялись обычные для просвещенного и непросвещенного человечества методы кнута и пряника: только кнут был потолще, а пряник – потоньше. Осведомленные о трагических судьбах своих коллег деятели культуры старались ничем не выдать своего несогласия с карательной системой, пытались, как могли, встроиться в нее. Государство, партия были единым – и единственным – заказчиком для деятелей культуры в СССР. От них зависела и судьба творца, и судьба творчества. Они формулировали заказ и определяли идейно-художественные параметры его исполнения. Казалось, наступила казарменная гармония.

Но сопротивлялась сама природа искусства, природа творчества. Трагедия немоты обрушилась на лучших мастеров слова.

Из информационной записки наркома государственной безопасности СССР В.Н. Меркулова секретарю ЦК ВКП(б) А.А. Жданову о политических настроениях и высказываниях писателей от 31 октября 1944 года: «Оценивая <…> состояние советской литературы, Асеев говорит: «В России все писатели и поэты поставлены на государственную службу, пишут то, что приказано. И потому литература у нас – литература казенная…<…>»

Положение в советской литературе Чуковский определяет с враждебных позиций: «…В журналах и издательствах царят пустота и мрак. Ни одна рукопись не может быть принята самостоятельно. Все идет на утверждение в ЦК, и поэтому редакции превратились в мертвые, чисто регистрационные инстанции. Происходит страшнейшая централизация литературы, ее приспособление к задачам советской империи. <…> В условиях деспотической власти русская литература заглохла и почти погибла».

Напомню, что информация наркома В.Меркулова была отправлена А.Жданову 31 октября 1944 года, когда вся разрешенная советская литература сочинялась, по словам И.Эренбурга, в «стиле салютов», когда в СССР действовал мощнейший репрессивный механизм, показавший свою макабрическую силу во второй половине 40-х годов. Но даже в это время партия и государство порой вынуждены были имитировать свою руководящую роль, когда рождались произведения, написанные не по их заказу, а по совести и творческой необходимости писателя: так появились на свет «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова и «Звезда» Эммануила Казакевича. Удостоенные Сталинских премий, они расширяли пространство не просто дозволенной, но свободной литературы. Мандельштам и Камю сформулировали максималистский запрос писателя: свободная литература может быть плохой и хорошей, несвободная литература – только плохой. В реальности все было сложнее: писатель мог быть свободен, редактор и издатель, как правило, зависели от множества обстоятельств. Но и здесь немало зависело от воли и мужества редактора, от его творческого инстинкта и независтливости по отношению к чужому таланту. И в пору сталинщины, и в годы хрущевской «оттепели», и в десятилетия брежневского «застоя», и в период горбачевской «перестройки», равно как и в новейшие нынешние времена – к счастью, многовекторные и разнонаправленные, – именно художники расширяли пространство творческой свободы, и неглупые партийные бонзы старались приписать это к своим заслугам.

Свобода уходит наверх

Можно сколько угодно говорить о свободе, дарованной всем нам «сверху», важно только понимать, что понимание этой свободы наверх приходило через художественную культуру, отстаивающую свою независимую природу в любых тоталитарных режимах.

КПСС пыталась вписать в «марксистско-ленинские» идеологические рамки все талантливые явления литературы и искусства: лишь бы их авторы впрямую не выступали против советского строя и «лично генерального секретаря нашей партии». Понятно, что внутри советского руководства не было единства: борьба за власть и сохранение власти диктовали свою логику и политического, и идеологического поведения. Но именно благодаря этому разрешенная советская культура была многообразна и богата – от Василия Белова и Валентина Распутина до Юрия Трифонова и Василия Аксенова, от Юрия Любимова до Олега Ефремова, от Дмитрия Шостаковича до Гии Канчели…

Повторю еще раз: и при жесточайшей идеократической системе, регулирующей все сферы жизнедеятельности людей, при внятных репрессивных механизмах в культуре, художественное творчество не изменяет своей природы. Даже такой политический прагматик и циник, как В.Ленин, понимал, что именно «партийная литература оплодотворяет последнее слово революционной мысли», – и никак наоборот. КПСС и советское государство вынужденно расширяли границы свободного творчества, называя «госзаказом» многое из того, что объективно подрывало устои этой самой власти: от «Заседания парткома» А.Гельмана до «Буранного полустанка» Ч.Айтматова. И это при том, что идеологическая, политическая рамка советской жизни была очерчена внятно и достаточно определенно.

Много званых, да мало избранных

Сегодня обо всем этом можно было бы не вспоминать, если бы, как говорится, не вновь возникающие обстоятельства. Идея госзаказа в его самом примитивном воплощении вновь витает в нынешнем российском воздухе, вырабатывая жадную слюну у любителей бюджетных и внебюджетных денег. Скажу сразу: среди них нет таких гениев, как Шолохов (сравни «Поднятую целину» и «Тихий Дон»), и таких выдающихся мастеров, как Фадеев (сравни «Разгром» и «Молодую гвардию»). Даже первоклассных ремесленников советского времени, обладающих высочайшей творческой культурой, что называется, раз-два и обчелся (да и тем сильно за семьдесят). Но заказчиков – легион, притом каждый из них, либо нажив денег, либо зная, где их получить, почему-то уверен, что именно он может говорить не только от лица государства, но и от народа. Нет сколько-нибудь значительного ведомства, которое не хотело бы увековечить себя в телесериале или хотя бы в популярном шансоне. Деньги тратят немалые, но результаты печальны.

Сегодня только очень наивные и невежественные люди могут с уверенностью сказать, что именно и только они знают, чего «хочет Российская Федерация», и готовы попросить выразить эту потребность в танце, фильме или поэме. И дело не в том, что нельзя с помощью социопсихологических исследований определить ожидания и потребности публики, и пяти совещаний – запросы государственной элиты. Просто достигнутые результаты, как бы изящно и умно они ни выглядели, будут отражать сложившиеся – и расхожие – представления о жизни, консервативную сумму знаний.