естественным путем, как это было раньше, ибо вследствие фиксированных цен на рынок перестали поступать продукты. Активность фашистов в этой стране поистине невероятна. И как только итальянцы позволяют абсолютно безответственной частной организации узурпировать власть, принадлежащую государству, совершать насильственные действия, вести себя с исключительной жестокостью?! Народ смотрит на происходящее с какой-то фаталистической покорностью. Впрочем, в послевоенном мире все народы, не только итальянцы, покорно подчиняются глупым и лживым правительствам, всякому, на чьей стороне сила. Что ни говори, а послевоенная ментальность – вещь поразительная.

Любящий тебя сын Олдос

* * *

Джулиану Хаксли

15, виа С.-Маргерита-а-Монтичи, Флоренция

12 ноября 1923

<…> Пытаюсь перестать интересоваться политикой, но, когда творится такое, поневоле чувствуешь себя сопричастным. Кончится тем, что эти монстры так начудят, что достанется нам всем. Хуже всего то, что до тех пор, пока мы будем повторять, что воевать не станем ни под каким видом, Франция и вся остальная Европа будут относиться к нам как к третьестепенной державе. Один решительный Пуанкаре может справиться с десятью королями-философами. А когда вместо королей-философов у нас будут Болдуины[630], нам и вовсе крышка.

Было бы интересно обсудить с тобой как с биологом и психологом[631] вопрос о руководстве в современном государстве. Может ли один человек с успехом руководить столь большой и сложной общностью, каким является современное государство? Может ли такое качество современного лидера (я бы назвал его «животным магнетизмом», оно необходимо всякому, кто хочет заставить людей себе подчиняться, внушить к себе доверие) сочетаться с умом, способностью извлекать урок из поражений и обширными знаниями, без чего руководить современным государством невозможно? В хорошем руководителе должно быть что-то от шарлатана и актера; он должен обладать отвагой, решительностью и обаянием. Мне кажется, что шансы найти энергичного шарлатана, который заодно является философом и ученым и вдобавок возглавляет современное государство, крайне малы. Разве что Муссолини обладает всеми этими качествами, да и то лишь в определенной степени. Ему бы чуть больше здравого смысла – и он был бы королем-философом. Все же остальные и вовсе никуда не годятся. По мере того как общество станет еще более сложным и многозначным, найти подходящего лидера будет еще сложнее. Да уже и сегодня руководство обществом нельзя доверить не только глупцам, но даже гениальным шарлатанам. Эта дилемма представляется мне крайне важной. <…>

* * *

Леонарду Хаксли

15, виа С.-Маргерита-а-Монтичи, Флоренция

26 ноября 1923

Дорогой отец,

как жаль, что моя книга[632] показалась тебе такой негодной. Как и у тебя, у меня нет никакого желания вступать в спор; и то сказать, спор этот лишен всякого смысла – мы же с тобой исходим из принципиально разных предпосылок. Отмечу только, что эта книга написана представителем военного поколения для таких же, как и он сам. И роман должен был отразить (художественно, конечно, но от этого не менее правдиво) жизнь и мнения эпохи, ставшей свидетелем чудовищного распада почти всех норм, традиций и ценностей эпохи предыдущей.

Эта книга, скажу с полным основанием, – хорошая книга. И в высшей степени серьезная. Да и с художественной точки зрения она отличается определенной новизной. Ведь в этом произведении категории – трагическое, комическое, фантастическое, реалистическое, – прежде существующие порознь, независимо друг от друга, стали единым целым. Непривычным характером этой общности и объясняется то отталкивающее впечатление, какое роман, на первый взгляд, производит.

Не могу сказать, чтобы я рассчитывал, что тебе эта книга понравится. Вместе с тем я надеялся, что она понравится моим современникам. И, судя по отзывам тех, кто ее прочел, мои современники оценили ее по достоинству.

На этом, думаю, стоило бы оставить эту тему. Но напоследок хотел бы выразить тебе свое недоумение. Когда я пишу про нежные воспоминания молодого человека о своей покойной матери, ты обвиняешь меня в том, что я, дескать, «ворошу» материнскую могилу. <…>

* * *

Джулиану Хаксли

15, виа С.-Маргерита-а-Монтичи, Флоренция

25 января 1925

<…> Ты советуешь мне ради заработка поехать с лекциями в США. У меня есть несколько предложений от различных лекционных агентств, но иметь с ними дело отказываюсь. Утомительность и скука лекционного турне очень меня настораживают. Всякий раз, когда я слышу, что́ об этом говорят мои литературные друзья, которые ступили на этот тернистый путь, я даю себе слово, что в Соединенные Штаты отправлюсь не раньше, чем смогу позволить себе поехать сам, без посредников. Что может быть отвратительнее, чем читать лекции в женских клубах, где тебя перед выступлением потчуют обедом, ты же в ответ на гостеприимство говоришь за столом, тщательно подбирая слова, что ты думаешь об Америке. А перед уходом, так сказать на сладкое, рассуждаешь о проблемах сексуального воспитания молодежи. К тому же, подозреваю, подобного рода лекционные турне далеко не так выгодны, как принято думать. Фрэнк Свиннертон, человек, пользующийся за океаном широкой известностью, в конце своего турне оказался в буквальном смысле слова без гроша за душой. Какая же стойкая вещь национальный характер! Я сейчас перечитываю «Мартина Чезлвита» и письма Диккенса из Америки: американцы – во всяком случае, если судить по тем из них, кого встречаешь здесь, и по тому, что они пишут, – абсолютно не изменились. Несут тот же нескончаемый ханжеский вздор о высоких моральных принципах и идеалах, выражаются столь же многословно, на том же самом выспренном, псевдонаучном, лишенном всякого смысла языке, с той же претенциозностью, как и раньше. Одну вещь, впрочем, они во времена Диккенса еще не изобрели. Это – печальная судьба женщин, которые терпят от мужчин, лишенных былой рыцарственности. Не потому ли большинство американок с такой непереносимой назойливостью стараются привлечь к себе внимание, так убеждены, что вы обязательно проявите интерес к их «личности»? Боже правый, какое же разочарование их постигнет! <…>

* * *

Роберту Николсу[633]

15, виа С.-Маргерита-а-Монтичи, Флоренция

10 апреля 1925

<…> Самая насущная наша проблема – не столько философская, сколько этическая и эмоциональная. Главное – это любовь и смирение, что, собственно, одно и то же. Нет большей трудности, особенно теперь, чем питать любовь и предаваться смирению, ибо сегодня люди более одиноки, чем вчера. Равняться больше не на кого, чувство локтя утеряно, и всякий сознательный человек остается один в окружении таких же одиноких, как и он сам, среди разрозненных остатков былого общества, к которому он не испытывает ни малейшего уважения. Очевидно, единственный выход – это в полной мере осознать, что такое индивидуальность, истинная индивидуальность, индивидуальность Лао-цзы[634], индивидуальность йогов. И что такое общность через индивидуальность. Да, совершенно очевидно! Трудность, однако, колоссальна. А