Троцкий наблюдал: «Делегаты съезда, собравшиеся на Марсовом поле, читали и считали плакаты. Первые большевистские лозунги были встречены полушутливо. Ведь Церетели накануне так уверенно бросал свой вызов. Но те же лозунги повторялись снова и снова… Улыбка иронии застывала на лицах и затем медленно сползала с них. Большевистские знамена плыли без конца. Делегаты бросили неблагодарные подсчеты. Победа большевиков была слишком очевидна… Плакаты в честь Временного правительства вынесли лишь три небольшие группы: кружок Плеханова, казачья часть и кучка еврейской интеллигенции, примыкавшей к Бунду… Пришибленные провинциалы искали глазами вождей. Те прятали глаза или просто скрывались. Большевики нажимали на провинциалов. Разве это похоже на кучку заговорщиков? Делегаты соглашались, что не похоже»[1580].

Войтинский подтверждал: «Но действительно провалился наш план при помощи нее укрепить единство в рядах демократии… Вместо этого получился смотр сил большевизма. Дело было не в энергии руководителей, а в настроении масс: оно было против нас, против Исполнительного комитета, против съезда Советов, против коалиции… И будто для того, чтобы дать исчерпывающее доказательство силы бунтарской стихии в Петрограде, анархисты прямо с демонстрации отправились к «Крестам» и силой освободили из тюрьмы несколько человек, которых признали «защитниками народа» (в том числе уголовных и привлеченных по обвинению в шпионаже) и торжественно увели в свою цитадель, на дачу Дурново»[1581]. Среди освобожденных анархистами помимо уголовников был и немецкий разведчик Мюллер, что дало повод Переверзеву отдать приказ о штурме дачи Дурново[1582].

Ленин доволен: «Восемнадцатое июня, так или иначе, войдет в историю русской революции как один из дней перелома… Демонстрация развеяла в несколько часов, как горстку пыли, пустые разговоры о большевиках-заговорщиках и показала с непререкаемой наглядностью, что авангард трудящихся масс России, промышленный пролетариат и ее войска в подавляющем большинстве стоят за лозунги, всегда защищавшиеся нашей партией. Мерная поступь рабочих и солдатских батальонов. Около полумиллиона демонстрантов. Единство дружного наступления»[1583].

Столь же успешно для большевиков прошли в тот день манифестации в Москве, Киеве, Харькове, Екатеринославле, других городах. «Массы увидели, что большевизм стал силой, и колеблющиеся потянулись к нему»[1584], — писал Троцкий.

19 июня на конференции «военки» слушали доклады Зиновьева об отношении к резолюциям Апрельской конференции большевиков, которые дружно одобрили, а также Подвойского, Черепанова и Невского «О целях, задачах и формах военной организации». Лейтмотив: необходимость «установить теснейшую связь с фронтовыми военными организациями». Мирного течения конференции не получилось. Во-первых, стало известно о штурме правительственными войсками дачи Дурново. «Для выяснения положения и доклада конференции была избрана специальная комиссия спешных дел»[1585]. Впрочем, помочь анархистам она не успела.

Военную операцию возглавили Половцов и Никитин под руководством министра Переверзева. Он «не только отдал приказ об аресте анархистов, но и сам лично отправился на дачу Дурново вместе с воинским отрядом, посланным туда для приведения в исполнение приказа об аресте». При этом Переверзев и сам пострелял. Как писал Церетели, в правительстве «большое личное участие министра в свалке вызвало сильное недовольство»[1586].

После перестрелки были арестованы и доставлены в казармы Преображенского полка шесть десятков матросов и рабочих. Среди них был популярный в Кронштадте анархист Анатолий Григорьевич Железняков, он же матрос Железняк. «Наконец, Железняков «сдается силе», и все пленные собираются во дворе, — вспоминал Никитин. — Те, кто видел эту группу, никогда ее не забудут. Числом около ста, то были не люди, а выходцы из нижнего подвала петроградской трущобы, в грязных лохмотьях, с лицами, отмеченными разъедающим клеймом порока. Вероятно, большинство из них долгие годы не видели куска мыла, а ножницы никогда не прикасались к их всклокоченной гриве и щетине. Среди других, десятка полутора, судя по одежде, следовало принять за женщин; но они так растеряли и распили малейшие признаки своего былого облика, что почти не отличались от всех остальных. Эти были особенно ужасны…

Железняков вступает в пререкания, говорит о свободах и правах народа на дом и земли. Складная речь его течет быстро, слов не подыскивает; держит себя непринужденно. По внешности — совсем не татуированная физиономия бульдога; напротив — высоко закинутая голова, с правильными чертами лица при открытом вороте даже импонирует»[1587].

Однако рабочие Выборгской стороны, считавшие дачу своей, подняли тревогу. «Некоторые заводы приостановили работу. Тревога перекинулась на другие районы, также и на казармы»[1588]. Ситуация накалялась. Свидетельствовал Половцов: «Шестой час утра. Охта начинает просыпаться. Скоро получаю сведения, что семеновцам на даче приходится туго; их окружила со всех сторон толпа рабочих, ограничивающихся пока ругательствами, но дело легко может перейти в сражение, а так как моя задача была охватить всех анархистов и очистить дачу, а не охранять ее постоянным караулом, то во избежание совершенно ненужного кровопролития посылаю офицера с приказанием семеновцам идти домой. Операция закончена.

Посылаю Керенскому телеграмму: «Вверенные мне войска сегодня в 5 часов утра заняли дачу Дурново», а затем, к 10 часам, еду с докладом к кн. Львову, на квартиру министра внутренних дел в Чернышевом переулке. Застаю его за утренней трапезой. Он очень любезно угощает меня кофе с хорошими сливками и с большим интересом расспрашивает про подробности ночных военных действий. Скоро собираются на заседание все члены правительства. Они вообще за последнее время, особенно в отсутствие Керенского, предпочитают собираться в этом укромном уголку, по-видимому, чувствуя себя здесь в большей безопасности, чем в Мариинском дворце, где стечение автомобилей всегда привлекает внимание публики. На этот раз мы с Переверзевым — герои дня, и, расточая друг другу прозрачные комплименты, мы излагаем все малейшие подробности происшедшего»[1589].