Проправительственная пресса был довольна результатом состоявшейся словесной дуэли главных лиц революции. С. Ипполитов писал в газете «Утро России»: «Даже во внешности много есть общего между Лениным наших дней и правым большевиком 3-й Государственной думы В. М. Пуришкевичем. Такая же маленькая, нервно мечущаяся фигурка с фанатичным взглядом исподлобья, загорающаяся вдруг лукавством… Добил Ленина А. Ф. Керенский. Трудно было предположить, чтобы этот оратор был способен к такой «мертвой хватке», к таким систематическим сильным ударам. Каждая полемическая реплика была ударом бича в лицо Ленина и ленинцев… Триумф Церетели, Керенского и других министров-социалистов на съезде на этот раз больше, чем победа их личного влияния. Это — победа их государственной мысли»[1546].

Но не все присутствовавшие восприняли случившееся столь однозначно. Степун продолжал делиться впечатлениями: «Ленину с большим ораторским подъемом и искренним нравственным негодованием возражал сам Керенский. С легкостью разбив детски-примитивные положения Ленина, он все же не уничтожил громадного впечатления от речи своего противника, смысл которого заключался не в программе построения новой жизни, а в пафосе разрушения старой… Быть может, Ленин был на съезде единственным человеком, не боявшимся никаких последствий революции и ничего не требовавшим от нее, кроме дальнейшего углубления. Этою открытостью души навстречу всем вихрям революции Ленин до конца сливался с самыми темными, разрушительными инстинктами народных масс. Не буди Ленин самой ухваткой своих выступлений того разбойничьего присвиста, которым часто обрывается скорбная народная песнь, его марксистская идеология никогда не полонила бы русской души с такою силою, что греха таить, все же случилось»[1547].

Пятого июня, как фиксировал Луначарский, «главными ораторами были: невыносимый водолей Чернов, Мартов, произнесший (правда, слабым голосом, на ползала) прекрасную политическую речь и всемерно поддержавший мою резолюцию о Государственной думе и Совете, и Троцкий. Речь его была в высшей степени блестящей и по содержанию, и по форме. Она увлекла даже многих противников… Буржуазная печать растленная. Она лжет и клевещет напропалую. Быть может, начнем привлекать их к суду»[1548].

На следующий день на голосование был поставлен вопрос о санкции съезда на вхождение социалистов в правительство. Большинством, 543 против 126 при 52 воздержавшихся было одобрено решение Исполкома Петросовета принять участие во власти. Эсеро-меньшевистское большинство показало свое влияние. Но ход съезда вполне устраивал и большевиков. Почему? Послушаем наблюдательного Милюкова: «Церетели подобрал для коалиции умеренных социалистов, а в Петрограде уже говорила улица. В своих отчетах и докладах перед столичной аудиторией «министры-социалисты» заговорили на съезде… «по-кадетски»!.. «Кадетствующий съезд!» Большевики немедленно разнесли слух об этом по рабочим предместьям. На Выборгской стороне, за Нарвской заставой, на Путиловском заводе заговорили, что Церетели подкуплен Терещенкой, что он получил от него десять миллионов. А Керенский? Керенский собрал под Петроградом 40 000 казаков»[1549].

Умеренность съезда была в полной мере использована большевиками для перехвата политической инициативы в столице. «Мысль о том, чтобы свести петроградских рабочих и солдат на очную ставку со съездом, навязывалась всей обстановкой, — свидетельствовал Троцкий. — Массы напирали на большевиков. Особенно бурлил гарнизон, опасавшийся, что в связи с наступлением его раздергают на части и расшвыряют по фронтам… Инициатива демонстрации исходила от Военной организации большевиков»[1550]. 6 июня на совместном заседании ЦК большевиков и военки вопрос о вооруженной манифестации вызвал ожесточенные споры. Невский, Смилга настаивали, что пора брать арсенал, почту и телеграф. Каменев, Ногин и Зиновьев считали это чистой воды авантюрой. Победила точка зрения Ленина и Сталина, выступивших за проведение манифестации 10 июня и решение вопроса о власти уже по ходу дела — в зависимости от реакции противной стороны. Члены Военной организации и вызванные из Кронштадта матросы были направлены для агитации в казармах и на фабриках.

В «Правде» 7 июня появилась статья Ленина: «Только в России возможен переход власти к готовым учреждениям, к Советам сразу, мирно, без восстания, ибо сопротивляться Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов капиталисты не смогут»[1551].

На съезде Советов в тот день «заседания были менее интересные. Говорили мелкие ораторы. Но выступал, конечно, и милейший Рязанов, и, разумеется, со скандалом. Он с криком защищал дезертиров против лишения их прав избирателей…»[1552]

Восьмого июня на совещании руководителей большевиков с представителями районов «после ряда предварительных голосований 131 рука поднялась в конце концов за демонстрацию, против 6 при 22 воздержавшихся. Демонстрация была назначена на воскресенье, 10 июня. Подготовительная работа велась до последнего момента втайне, чтобы не дать эсерам и меньшевикам возможности начать контрагитацию… Под давлением Троцкого против воздержавшегося Луначарского комитет межрайонцев решил присоединиться к демонстрации… Шествие должно было направляться к кадетскому корпусу, где помещался съезд. Этим подчеркивалось, что дело идет не о низвержении правительства, а о давлении на советских вождей»[1553].

Благодаря протекции Луначарского на съезд Советов в тот день попал Бенуа: «Говорили и Переверзев, и Либер, и Каменев, и патетический Церетели, и Луначарский, получивший окрик со стороны восточного человека Чхеидзе за непочтительное выражение о съезде, говорили они очень складно, «убежденно и убедительно», с темпераментом и даже дельно. Либер так прямо блестяще, но, в сущности, от всего этого обилия слов я не вынес ровно никакого определенного впечатления. Ей-богу, права аудитория, которая с одинаковым треском аплодисментов сопровождала каждую речь, хотя бы она находилась в резком противоречии с предшествующей, тоже вызвавшей такие же овации. Настроение, впрочем, в зале определенно «срединное», умеренное. Теперь мне понятно, что эта же аудитория выстояла Ленина. На эксцессы эту толпу благоразумных и благодушных круглоголовых, крепколобых, одетых в хаки и одетых в голенища людей не подвинешь»[1554].