Ленин в тот день на съезде не появился, он имел бурное объяснение в Петербургском комитете, который открыто обвинял его в нерешительности и малодушии за отказ от вооруженной пробы сил[1571]. Ленин, признавая законным право ПК критиковать ЦК партии, отбивался:

— Недовольство большинства товарищей отменой демонстрации весьма законно, но поступить иначе ЦК не мог по двум основаниям: во-первых, мы получили формальное запрещение демонстрировать со стороны полуоргана власти; во-вторых, это запрещение было мотивировано: «нам известно, что вашим выступлением хотят воспользоваться притаившиеся силы контрреволюции».

Ленин уверил в наличии у него информации о готовившемся военным командованием разгроме партии. При этом он заявил, что инициатива Церетели с разоружением большевиков создает качественно новую ситуацию:

— Сегодня революция вступила в новую фазу… Ответом со стороны пролетариата может быть максимум спокойствия, осторожности, выдержки, организованности и памятования, что мирные манифестации — это дело прошлого[1572].

На следующий день — 12 июня — «Правда» поставила Совет в известность, что большевики ни в настоящем, ни в будущем не собираются подчиняться его приказам, способным «наложить оковы на нашу агитацию». Объявив фактически войну Совету, партия принялась готовить всероссийскую конференцию своих военных организаций фронта и тыла.

А съезд вернулся к обсуждению вопроса о войне: Керенскому нужна была резолюция съезда в поддержку готовившегося им наступления. То, что получилось в итоге, можно было оценить в лучшем случае как «полуподдержку». Керенский был крайне недоволен тем, что «блок эсеров и меньшевиков предложил принять весьма двусмысленную резолюцию, в которой не было прямого одобрения предстоящего наступления. Вместо этого в ней просто констатировалось, что вооруженные силы России должны были быть готовы вести как оборонительные, так и наступательные действия, при этом последние могут быть предприняты лишь в рамках стратегической необходимости… Вечером 13 июня после принятия этой абсолютно бесполезной резолюции, я выехал в Могилев в Ставку Верховного главнокомандующего. Здесь была окончательно установлена дата начала наступления — 18 июня»[1573].

Съезд по инерции катился дальше. Но, писал Войтинский, интерес к нему «в широких слоях населения потух, а вместе с тем и от самого съезда отлетел дух живой, на заседаниях его воцарилась тяжелая, серая скука. И теперь, пытаясь восстановить в памяти картину съезда, я вижу перед собой длинный, казенного вида зал; ряды слушателей, вяло аплодирующие оратору; усталые, поникшие люди за столом президиума; измученный, потерявший голос оратор, надрывающийся у края эстрады»[1574].

А большевики, обидевшись на съезд, сосредоточились на Всероссийской конференции своей Военной организации, которая собралась 16 июня. Съехались 107 делегатов с мест, представлявших уже 26 тысяч членов партии, входивших в большевистскую «военку». Вместе с делегатами от столичного гарнизона и руководством — человек 150. Михаил Сергеевич Кедров (Цедербаум) рассказывал: «Все товарищи солдаты приписывались на полное довольствие к воинским частям Петроградского гарнизона, и такой припиской достигалась двойная выгода: делегатам не надо было думать о жилище и питании, и устанавливалась живая связь между фронтом и тылом… На конференции были представлены все фронты, но далеко не равномерно: большинство делегатов были с Северного фронта, ближайшего к Петрограду, значительно меньше — с Западного; с Юго-Западного и Румынского фронтов явилось всего несколько человек… Кавказский фронт дал только одного делегата. Из Москвы, Харькова, Саратова, Екатеринослава, Казани и других крупных городов также прибыли делегаты[1575]. Открылась конференция приветственным словом Невского. Президиум был избран в составе: Ленин, Подвойский, Невский, Володарский».

Затем в течение нескольких дней звучали доклады. Ленина — о текущем моменте, отношении к Советам и аграрной политике, Крыленко — о войне, мире и демократизации армии, Сталина — о нацвопросе. Ленин на конференции ни к каким решительным действиям не призывал. Но со стороны солдатских делегатов, в основном из Петрограда, звучали требования превратить конференцию в штаб вооруженного восстания. В связи с распространением таких настроений было выпущено специальное воззвание весьма двусмысленного содержания: «К выступлению Военная организация не призывает. Военная организация в случае необходимости призовет к выступлению в согласии с руководящими учреждениями нашей партии, Центральным Комитетом и Петербургским Комитетом»[1576]. Но на санкционированной массовой акции 18 июня военка, как и вся партия большевиков, громко о себе заявили.

Призыв выйти 18 июня на Всероссийскую манифестацию был подписан Президиумом Всероссийского съезда Советов и Президиумом Петросовета, всеми ее фракциями, включая и большевиков: «Вместе позвали мы вас на демонстрацию, чтобы свою силу и мощь, и преданность революции вы противопоставили контрреволюции… Придут, быть может, дни, когда мы позовем вас на улицу с оружием в руках. Но сегодня мы зовем вас оставить оружие дома. Все должны подчиниться общему решению всех партий. Демонстрация должна быть мирной»[1577]. Подобный призыв изрядно напугал жителей столицы. Газета «Раннее утро» сообщала: «На всех пригородных железных дорогах места вчера, с полудня, буквально брались с бою… Такого повального бегства из Петрограда не было, по словам начальников станций, со времен революции»[1578].

Делегаты большевистской военной конференции вышли во главе полковых и заводских колонн. «Хороший день. Красный, солнечный. Все улицы и проспекты заливаются празднично ликующими, живыми потоками, текущими к Марсову полю, центру демонстрации»[1579], — вспоминал Кедров. Демонстранты пронесли перед изумленными руководителями Временного правительства и самого Совета, стоявшими на трибуне на Марсовом поле, море красных флагов и лозунгов типа: «Долой 10 министров-капиталистов!», «Долой войну!» и т. д.