Влад, уже собравшийся заглянуть в яму, опять сделался недовольным:

- А ты сам не привязан? - резко спросил юный государь. - Меня укоряешь, а сам, как цепной пёс, сторожишь это тело. Ничто не мешает тебе возносить молитвы в любом другом месте, а не здесь.

Монах не стал спорить. Возможно, слова на счёт любого другого места он истолковал, как предложение убираться прочь из обители, если что-то не нравится, а Влад, по правде говоря, и сам не мог бы сказать, что подразумевал в ту минуту. Бывший наставник мешал осмотреть могилу - вот и всё.

Между тем запах застоявшейся воды усиливался. Огонь свечи, опущенной в яму, дрогнул, колыхнулся, а затем вытянулся, превратившись в бледное подобие того пламени, которое было только что. "Может, покойный и вправду не хочет никому показываться?" - подумал Влад, но было поздно отступать, потому что в тусклом неровном свете уже различалось нечто округлое, накрытое чёрной шёлковой тканью. Наверное, раньше это и впрямь напоминало голову, но после того, как тело, два года пролежав в гробу, разрушилось и будто осело, сохранив форму только за счёт костей, глиняная голова казалась чересчур большой.

Возле головы лежала корона, но не та, в которой отец Влада когда-то проходил церемонию помазания, а другая, не золотая, без драгоценных камней, но всё же украшенная эмалью красно-коричневого цвета и бирюзой. С такими скромными коронами принято было хоронить всех государей, но в могиле также обнаружились вещи, не предусмотренные правилами.

Рядом с короной стоял золотой кубок, поэтому Влад, поднеся свечу совсем близко к нему, спросил:

- А это зачем?

- Мачеха твоя поставила, - тихо отвечал отец Антим, - есть такой обычай. Ставить в головах покойника кубок с водой, чтоб отлетевшая душа выкупалась, будто птичка, и, отмыв все свои грехи, полетела прямиком в рай.

- Брэилянка поставила? - насмешливо переспросил государь. - И ты ей не сказал, что это бесполезно?

- Да что говорить! - вздохнул монах. - Она проявляла то же упрямство, как ты сейчас. Если чего хотела, то насмерть упиралась. Твердила, что твой отец оставил ей наказ, как хочет быть погребённым, и что всё надо сделать согласно наказу. Твердила, что сама проследит.

- Значит, вы её и в монастырь пустили? Женщину в мужской монастырь? - продолжал спрашивать Влад.

- Да, - отвечал монах. - Как можно не пустить вдову ко гробу покойного мужа! Твоя мачеха ведь явилась не просто так. Она обмывала тело. Она его обряжала.

Свечное пламя позволило увидеть парчовый кафтан - в прошлом наверняка алый, а сейчас коричневый. Оно осветило и тёмно-малиновые перчатки на руках покойного, и пусть руки в таких случаях скрывать было не принято, но нарушение правила легко объяснялось, ведь тело везли к месту погребения через полстраны. "Конечно, путешествие совпало с началом зимнего похолодания, и холод препятствовал посмертным изменениям, но всё же изменения проявились, и их лучше было скрыть", - рассудил Влад, и даже обрадовался такому обороту - обрадовался, что не увидел разложившегося тела. Он видел только вылинявшую ткань, но боялся прикоснуться к ней. "Что, если она прорвётся, а под ней - пустота?" - думал юный государь.

Вдруг на отвороте правого рукава покойного что-то блеснуло - блеснуло очень знакомо, заставив Влада поднести свечу как можно ближе и приглядеться. К краю отворота оказался пришит золотой перстенёк. Вместо камня была пластинка, покрытая замысловатым узором, могшим очень красиво переливаться при свете свечи, если б золото не покрылось пылью и не потускнело.

И всё же Влад узнал эту вещь - как не узнать кольцо, которое он часто рассматривал в детстве, примеряя на все пальцы правой и левой руки. "То самое колечко из Нюрнберга!" - мысленно воскликнул юный государь. После смерти матери оно куда-то делось, и вот теперь судьба перстня неожиданно выяснилась.

"Значит, отец и впрямь давал брэилянке наказ, как хочет быть похороненным, - с некоторой досадой подумал Влад. - Именно брэилянке отец доверил сокровенные мысли. Именно ей, а не кому-то ещё", - повторял он себе, однако досада почти сразу сменилась горечью.

"Наверняка, этот наказ давался перед самым походом, когда румынское войско уже собралось выступать против наемников Гуньяди, - рассуждал князь, стоя на коленях возле могилы. - Наверняка, наказ давался с оговоркой "если что случится", но ведь отец в то время уже чувствовал себя плохо".

"Вот и ответ на давний вопрос, которым ты задался, когда увидел голову, - мысленно обратился к самому себе Влад. - Понимал ли твой отец, что умирает? Да, понимал. И не было у него той призрачной надежды, что причина всему не яд, а некая "хворь", которая со временем пройдёт. Не думал он так. Он знал, что умрёт скоро, но предпочёл умереть в походе. Ему следовало умереть именно на войне. Он рассчитывал, авось султану донесут, что "валашский союзник" остался верен до конца, и за эту верность турецкий правитель пожалеет сыновей покойного, обойдётся с ними мягко, а может и пожалует чем-нибудь".

Юный государь протянул руку и попробовал надеть пришитое кольцо на мизинец. На мизинец оно, вне всякого сомнения, налезло бы. Налезло бы и на безымянный палец. А вот для остальных пальцев сделалось слишком маленьким. В раннем детстве Влад часто мечтал: "Когда-нибудь этот перстенёк будет мне маловат, как отцу". Вот и исполнилось, как мечтал. "Эх, знал бы - не стал бы мечтать!" - с горечью подумал он.

В прежние времена Влад примерял не только отцово кольцо. Он также пробовал примериться к отцову мечу и даже примерял на себя отцову жизнь, настойчиво ища сходство между своей судьбой и родительской. Влад искал сходство в судьбах и находил, ведь ему случилось погостить за горами у католиков, как отцу. А ещё случилось убегать из Тырговиште от Басараба точно так же, как родитель убегал от своего лысого дяди. А ещё Влад ездил к туркам, как отец. Даже по Чёрному морю случилось поплавать, как в той родительской истории про побег к грекам.

Было ли повторение судеб совпадением? Может, было, но не для Влада. Он увидел во всём этом знак и не считал совпадением даже то, что происходило сейчас в храме. Сын столько лет примерял на себя отцову жизнь, а вот теперь примерил на себя отцову смерть.

На мгновение Владу показалось,