"В лето 6955, в конце декабре, - мысленно повторил Влад и подумал. - А изменники до сих пор не получили по заслугам".

Тем временем отец Антим решил не дожидаться, пока его начнут спрашивать о погребении, и, скорбно вздохнув, сказал:

- Погребение устроили достойное. Обрядили хорошо, и голову сделали. Слепили из глины, хоть и не обжигали, и накрыли шёлковым платком. Даже я, глядя на усопшего, на время позабыл, что он без головы. Схоронили достойно.

- А кто совершал отпевание? - спросил Влад.

- Я, - ответил отец Антим.

- А кто делал надгробие?

- Нашлись хорошие мастера на севере. Изготовили быстро. Мы как раз успели установить к сороковому дню.

- А устанавливал кто?

- Сами мы. Есть у нас в обители братья знающие, каменщики. Вот они и установили.

Влад на мгновение задумался, а затем произнёс:

- Тогда позови их.

- Позвать? - переспросил монах, не вполне понимая, о чём говорит юный государь.

- Да, - ответил Влад, поднимаясь на ноги. - Позови этих каменщиков, и пускай захватят с собой инструмент, который нужен, чтобы вынуть надгробную плиту из пола.

- Вынуть? - снова переспросил отец Антим, теперь уже удивлённый.

- Что ты спрашиваешь после каждого слова? - недовольно произнёс государь. - Я выразился чётко. Я желаю увидеть погребённое тело, и потому могилу надо вскрыть.

- Вскрыть? Но ведь тревожить мёртвых лишь ради прихоти... - начал было монах, однако молодой государь перебил его:

- Я хочу увидеть отца! Увидеть отца это грешно!? А если б мы могли спросить у покойного разрешение... полагаешь, он отказался бы встретиться с сыном!? Думаешь, он бы разгневался!?

Монах не осмелился возразить, молча поклонился и вышел, на ходу задув свечу, которую продолжал держать. Может, он передал бы её Владу, но тоже не осмелился и поспешил удалиться, оставив юного государя в церкви одного.

Пожалуй, такое случилось с Владом впервые. По крайней мере, он не помнил, чтобы ему приходилось оставаться одному в церкви когда-либо прежде, и не помнил того странного чувства, которое вдруг испытал.

Когда на человека смотрят одни лишь нарисованные небожители, он предоставлен сам себе, но не так, как если бы находился в обычной комнате. В обычной комнате посещают мысли о чём-то преходящем, но храм заставлял задуматься о главном - о том, что определяет всю жизнь.

На стенах, столбах, в каждой нише и даже наверху Влад угадывал большеглазые лица святых и мучеников, причём, глядя на эти изображения, будто вовлекал их в разговор. Из-за сумрака было трудно как следует разглядеть собеседников, но подробно разглядывать и не требовалось, ведь во всех храмах было принято рисовать одно и то же, придавая святым ликам выражение молитвенного сосредоточения или смирения. Везде и всюду на ликах Влад видел покорность судьбе - судьбе, которая отождествлялась с Божьей волей - а надгробная плита отцовской могилы по-прежнему белела в потёмках, и большеглазые лица взирали на неё со скорбью, как взирали бы на всякую могилу с надписью "убиен".

Молодой государь вдруг вспомнил, что храм изображает собой вселенную: "Царские Врата, сейчас озарённые свечами, это преддверие небесного рая. Противоположная часть, где находятся двери в храм и отцова могила, это ад, а если трактовать более широко - подземный мир мёртвых". Сам же Влад, ожидая возвращения монахов, незаметно для себя перешёл на середину храма.

"Середина - символ мира живых", - мысленно произнёс юный государь и, стоя там, на середине, вдруг с удивлением осознал, что храмовая обстановка действует на него неправильно. Его должны были манить освящённые врата, но почему-то манила темень. Сияние десятков свечей, отражённое в золоте икон Христа Спасителя и Богородицы, смотрелось очень красиво, но не вызывало отклика. А вот отцова могила, белевшая в темноте, притягивала к себе. Притягивала и еле слышно что-то шептала.

Влад не мог разобрать отдельных слов, но общий смысл не вызывал сомнений. Шёпот был гневный! Могила просила не о молитвах, которые помогли бы покойному оказаться перед небесными вратами. Она взывала к отмщению. А на кого направить месть, Влад знал - знал все имена обидчиков и мог прямо сейчас их перечислить, хотя в прежние времена частенько забывал имена отцовых бояр, заседавших в совете.

"В прежние времена имя каждого жупана не имело для меня такого значения, как сейчас", - думал юный государь, когда его размышления прервал странный звук, послышавшийся возле дверей. Сперва князю показалось, что пришли монахи, но он тут же понял, что ошибся, потому что двери так и не открылись, да и звук не был похож на стук двери, скорее - на стук когтей по полу.

"Что это?" - насторожился Влад и начал вслушиваться, а стук меж тем слышался всё явственнее, будто приближался, и вот из-за колонны возле отцовой могилы вдруг выглянула голова на длинной гибкой шее и повернулась вправо, затем влево.

Поначалу это существо казалось тенью, но чем больше оно высовывалось, тем живее становилось. Мелькнул длинный тонкий язык. Тускло блеснул чешуйчатый бок. Это оказалась старая знакомая тварь! Тварь, некогда служившая отцу Влада. Тварь, которая явилась Владу в Турции после смерти его родителя и напрашивалась на службу, но не была принята. Теперь же эта тварь явилась снова, и молодой государь молча наблюдал, как она на полусогнутых лапах подползала к его ногам. Однако это был не сон, а явь! Ведь не мог же юный князь заснуть, стоя в церкви! "Значит, - подумал он, - это происходит на самом деле. Или это сон наяву, обычно называемый наваждением"?

"Теперь я не сплю, но вижу отцовского дракона, - думал Влад. - А может, я и в прежние годы не спал, когда видел эту зверушку?" Он пытался заметить у змея-дракона некие черты, отличные от тех, что виделись в прошлые годы, но отличий не было. Змей не изменился ни по цвету, ни по размеру, и всё так же подёргивал спиной, пытаясь избавиться от прибитого креста. Правда, теперь тварь делала это скорее по привычке, а не потому, что крест сильно мешал.

- Сжалься, - прошипел змей. - Сжалься!

- Ты почему здесь? - удивился Влад. - Это ведь храм. Святое место! Как ты смог сюда пролезть?

- Моё место здесь, - прошипел змей.

- Почему?

- Когда хозяин умирает, верный пёс остаётся на