— Привет тебе от Клыка, Знайка! Не забыл ещё кентуху?

Бледное лицо Красавина осталось невозмутимым, зато Ковальчук возмутился мысленно: «Не от Клыка, а от Клыча! Нахватался Чапаев верхушек, думает — на халяву киллера расколет!»

— Не зна-аешь?! — не дождавшись ответа, издевательски протянул подполковник и выдернул из внутреннего кармана пиджака сложенную вдвое, помятую бумажку. — А кто с ним в одном отряде на «пятёрке» чалился? Вот тебе справка из спецчасти. Читай, ишак каракалпакский! Умеешь, читать?!

Красавин сконцентрировал взгляд на выставленной перед ним бумаге, исполненной машинописным текстом, и через минуту сказал:

— Ни про какого Клыка тут не написано. Написано про Калачёва Владимира Дементьевича.

Это были первые слова, произнесённые им после задержания. Ковальчук отдал должное парню — на улице на него напали незнакомые мужики, отбуцкали, запихали в тачку, увезли в какую-то стрёмную хату, пристегнули к гире двадцать четыре «кэгэ», а он спокоен, как удав.

«Намучаемся с ним», — понял Юра.

Сапега с возгласом: «Умничаешь, гнида!» прямым въехал пленному в грудину. Распальцованный опер понтовито, по-каратистски полуприсел и добавил в правый бок, целя по печени. После того, как в опорнике убойщик скинул куртку, на шее у него обнаружилась толстая гранёная цепь жёлтого металла, которая в сочетании с перстнем образовывала гарнитур не из дешёвых.

— Какое погоняло у Калачёва?! А-а?! — ужасно орал подполковник. — Клы-ык?!

Валера Петрушин, используя благоприятный момент, уединился в совмещенном санузле, где основательно приложился к плоской бутылке «Беленькой». На выезде ему проблематично было соблюдать установленный график посещения аптеки, пришлось захватить с собой переносную аптечку. Крепко завинтив пробку, опер убрал фляжку в потайной карман пальто, застегнул его на пуговку. Намыливая руки обнаружившимся на раковине грязно-голубым обмылком, Валера с умиротворением прислушивался к вольготно разливавшемуся по груди теплу. Глотнул он славно, гарантировав себе хорошее самочувствие на час, не меньше.

К возвращению Петрушина в комнату страсти там накалились неслабо. Схлопотавший ещё пару плюх Красавин, зажавшись, страдальчески морщился. Опер с управы демонстративно вращал кистями, разминаясь для более серьезного контакта с живой макиварой[181].

На двести процентов вошедший в образ Сапега, уперев руки в боки, зловеще внушал Красавину:

— Аллес генух, Знайка! Приплыли! Твои пальчики нашлись в хазухе[182], где вы с Иголкиным дохли, и на стволе! На стволе! На пожизненку захотел?! Так я тебе туда легко литер выпишу! В один конец, нах!

Коваль, раскрасневшийся глянцевитым лицом больше обычного, напряженно переводил глаза с одного на другого, с другого на третьего. Рьяный настрой коллег ему не нравился вовсе.

«Отмудохают парня, и по домам пиво сосать, телик смотреть. А на базу везти его нам, прокуратуре предъявлять — тоже нам. Как прокурору объясняться за телесники? На себя чужое брать — на хрен надо такое удовольствие… И этих мясников не впрудишь», — мысли в Юриной голове вертелись суетно.

Петрушин тяжело навалился плечом на дверной проём, привычно сунул в рот сигаретку, закурил, закутался в сиреневом клубке дыма.

— Серёга, может ты думаешь — мы блефуем? — миролюбиво поинтересовался Валера. — Не-ет, всё по-взрослому. Вот товарищ подполковник тебе за хату накинул, которая по улице Сергея Лазо, три — семнадцать. В славном городе Остроге. Ничего адресок тебе этот не говорит? Ну четырёхэтажная сталинка, на первом этаже — риэлтерская контора, напротив — школа. Гостили вы с Гошаном — второй подъезд, второй этаж, первая дверь налево. Дверь железная. Сказать, кто вас туда заселил? И это знаем. Мы на этот раз много чего знаем, Сергуня. Не тупи, рассказывай, нынче козыри — бубни. Оформим явку с повинной. Смягчающие обстоятельства заработаешь реально…

В то время когда убаюкивающий Валерин голос перечислял детали, глаза Красавина за стеклами очков затуманились, но всего на несколько мгновений.

Упрямо поджав тонкие губы, он перебил оперативника:

— Не понимаю, за чё базар.

— Ах, ты не понимаешь, с-сука! — ждавший повода Сапега, коротко замахнувшись, саданул парня с левой.

Того угораздило дёрнуться, попытаться уклониться и мосластый кулак подполковника вместо плеча впечатался ему в рот, разбивая упрямо ёжившиеся несколько секунд назад губы. Брызнула кровь: пленному — на засаленный ворот китайского пуховика, подполковнику — на красавный, асфальтно-серый, в мелкий рубчик пиджак.

Сапега отшатнулся, хватаясь за полу, разглядывая проступившую на ней россыпь неровных пятнышек.

— Василий Иваныч, холодной водой давайте, — нашёлся Ковальчук.

За локоть он увлёк клокотавшего от ярости подполковника в ванную. Петрушин по диагонали пересёк комнату, заслонил пускающего кровавые пузыри Красавина от принявшего боевую позицию каратэки.

— Завязывай, Фома, — сказал Валера угрюмо и, видя, что областник намерен обойти его сбоку, добавил твёрже: — По своим делам жуликов уродуйте.

В санузле Сапега, матюкаясь, над раковиной сырым платком оттирал пиджак. Дорогая ткань намокла и потемнела, было непонятно, удалось её отчистить или нет.

— Может, не стоит так жёстко, Василий Иваныч? — не теряя времени, подкатывал хитрован Ковальчук.

— А ты прикажешь урку в жопу целовать?! — шипел в ответ подполковник.

Четыре месяца назад он прожёг кафтан. Залёт случился на личной почве, из-за юбки, но скандальный, с мордобоем и стрельбой в потолок в общественном месте. С прокуратурой удалось договориться, государево око сделало вид, что ни ухом ни рылом, засим до уголовщины дело не дошло. Сапегу просто подвинули с поста начальника криминальной милиции Советского РОВД. Должность замнача убойного отдела УУРа была несоизмеримо ниже прежней, даром что подполковничья — по сути тот же старший опер. Сапега чувствовал себя оплёванным с причёски до каблуков, ему казалось, что все глумливо тычут в него пальцами. Ему срочно требовался подвиг, чтобы реабилитироваться хотя бы частично.

Упускать удачно подвернувшийся шанс он не собирался.

— Ничего, нажмём посильнее, лопнет, как чирей… — Сапега вертел в руках платок, думал, что с ним, мокрым, делать. — Сейчас Фомич с ним покумитирует.

— А мы потом крайними будем? — в реплике Ковальчука прозвучал вызов.

Подполковник уловил интонацию, сузил глаза, упёрся ледяным взглядом в переносицу собеседника.

— Ты оборзел, лейтенант? С кем говоришь?!

Юра, сжав челюсти и кулаки опущенных по швам рук, стоял навытяжку. Характер у донецкого шахтёра был дай бог каждому.

— Не надо его больше плющить, товарищ подполковник, — упрямо выговорил Ковальчук.

Находясь на «больничном», Юра утвердился в замысле в ближайшее время свалить из милиции. Ловить здесь более нечего. Язву желудка и проблемы в семье он уже заработал. Выслуги вместе с армией у него было всего восемь с половиной рокив. До минимальной пенсии — как до Пекина раком. За это время или от язвы загнёшься, или сопьёшься! А с такими костоломами ещё и сядешь! В тридцать лет можно