Птицын набрался терпения и не перебивал, понимая, что для восточного человека Айвазяна важна драматургия повествования.

— Компьютер по пальцам выдал двух ранее судимых, оба жители Андреевска, — начальник ЭКО извлёк из уголка документ, зачитал. — Красавин Сергей Владимирович, семьдесят второго года рождении и Иголкин Игорь Исаевич, семьдесят четвёртого года рождения. Возьмите, я себе ксерокопию сделал.

И.о. начальника КМ пробежал глазами по отпечатанной на матричном принтере справке и мотнул головой:

— Ну Аветисыч, умеешь ты подать. С таким видом зашёл, я думал, вещдок какой потеряли! Что сказать? За мной коньяк!

— Какой тут в Остроге коньяк, — скромно потупившись, улыбнулся Айвазян. — Просьба, Вадим Львович. В сводке на раскрытие нашу службу не забудьте.

— Первым номером напишу. Тебя укажу, само собой. А из экспертов кого?

— У меня Елин Максим выезжал. Добросовестный парень. Сутулов торопил, «чего ты мазюкаешь» говорил, а он всё по методике обработал и вот — результат.

— Готовь рапорт на поощрение, я поддержу. — Птицын снял трубку внутренней связи с дежурной частью: — Владимир Николаевич, объяви по громкой: Сутулова, Давыдова и Борзова — срочно ко мне.

21

20 января 2000 года. Четверг.

11.00 час. — 12.00 час.

Кораблёв обживал замовский кабинет. Переезд состоялся в единственно возможное при его нагрузке время — в выходные. Сперва Саша перетащил системник, монитор и принтер. Перемещение сложенных в коробки приостановленных уголовных дел, материалов, оставшихся по разным причинам неразрешёнными, и прочего литературного наследия, накопившегося за шесть лет, отняло гораздо больше времени и физики. В последнюю очередь он перенёс оргстекло со стола, кодексы, методички, канцелярские принадлежности и набор хрустальных стопок.

Жилищные условия Кораблёв несомненно улучшил, кабинет заместителя прокурора был большей площади, квадратный, мебелишка в нём стояла поновее — не семидесятого, а восьмидесятого года изготовления. Главным минусом было то, что в окно кабинета, выходившее на северо-восток, солнце заглядывало лишь на пару утренних часов. Остальное время в помещении — сумрачно. Летом из-за повышенной влажности в нём заводились мелкие комары — настырные и кусачие, а зимой стоял промозглый дубак. Молотивший в течение рабочего дня обогреватель тепла не прибавлял, только кислород сжирал. Петрович утверждал, что именно в этом каменном мешке приобрёл хронический бронхит, каждый год укладывавший его на койку пульмонологии.

Осмотревшись, Саша обнаружил, что древние рамы совсем рассохлись и обветшали, через щели по кабинету гуляли студёные ветра. Проблему могла снять установка современного пластикового окна. Но данная идея происходила из области фантастики, поэтому Кораблёв, не мудрствуя лукаво, купил в «Хозтоварах» бумагу для заклейки окон, взял кусок хозяйственного мыла, намочил его и поверх аналогичного утепления, сделанного прежним хозяином кабинета, наклеил ещё слой. Глобального потепления не наступило, но на градус теплее сделалось. Принятая мера носила символический характер, направленный на укрепление морального духа.

Принадлежностями кабинета были кнопочный телефон Panasonic и огромный телевизор «Рекорд», установленный в стенке — кустарного производства, но довольно приличной: светло-желтой, покрытой прозрачным лаком. Двадцать лет назад здесь трудился заместителем прокурора Владимир Иванович Асеев, человек-легенда, умевший решать вопросы и производить из ничего шоколадные конфетки. Он-то и отделал третий кабинет под себя силами умельцев одного из городских оборонных предприятий. Что интересно, от рождения Владимир Иванович имел говорящую фамилию Хапужкин, которую сменил при женитьбе, уже работая в органах. Здраво рассудив, что он не герой произведений Салтыкова-Щедрина, чтобы подписывать протесты и представления «прокурор Хапужкин».

Петрович вывез свою знаменитую оранжерею, оставив в углу лишь здоровенную кадку с чахнувшим лимонным деревом. Саша, не будучи любителем комнатных растений, выбрасывать дерево пожалел, подумал: «Подарю кому-нибудь».

Тяжеленные портьеры с окна Кораблёв снял и увёз домой. Мамка, сокрушаясь, что сроду не видывала такой грязи, дважды выстирала их в машинке с «Тайдом», а потом прогладила. Реклама порошка не обманула, занавески обнаружили первозданный нежно-кремовый цвет. Когда Саша водрузил их обратно, кабинет преобразился. Заглянувшие соседи Веткин и Говоров сначала подумали даже, что новый зам лампочки в люстре заменил на «стоваттные», так стало светло. Новоселье отметили символически, расписав на троих бутылку «Белого аиста».

К среде трудовая неделя погребла Кораблёва под проблемами.

Из областной факсом прислали задание — обобщить судебно- следственную практику по делам о незаконном оружии и боеприпасам за последние пять лет. В вопроснике перечислялось полсотни позиций, на которые следовало дать развернутые, проиллюстрированные примерами ответы. Срок исполнения областники установили к четырнадцати часам пятницы, оставляя себе половину рабочего дня и выходные для того, чтобы сверстать общую докладную записку, которую в понедельник следовало отправить в Генеральную прокуратуру. Кому и зачем потребовались сведения за канувший в лету девяносто пятый год, когда на дворе — двухтысячный? Необходимость выполнения ненужной трудоёмкой работы бесила. Ветеран Саша Веткин, которому достался судебный блок, обоснованно предположил, что некоему дяде с мохнатыми руками понадобились сведения для написания докторской диссертации. Мохнорылый нашел заход в Генеральную, кого-то из руководства подмазал, писучие клерки по наущению старшего сварганили задание и разослали его на места, установив жёсткий срок. Никто из московского руководства не задумался над тем, что на земле люди преступления едва успевают разгребать, суды с трудом перекрывают.

Замудрил судья Глазов, вынесший по формальным основаниям оправдашник по простейшему с виду дознавательскому делу о самоуправстве. Профилактическая работа с их честью результатов не дала, не помогло даже влияние Веткина, приятельствовашего с Глазовым с университетской скамьи. На решение, конечно, принесли кассационный протест, но по событию, оцениваемому в уровень со стихийным бедствием, предстояло незамедлительно загнать несколько информаций в область, в которых следовало в мельчайших подробностях препарировать причины вынесения оправдательного приговора и перечислить должностных лиц, допустивших нарушения, и следовательно подлежащих каре. Работа под страхом наказания в случае любой ошибки понуждала исполнителей сводить до минимума риски принципиальных решений. Ведущиеся в верхах умные разговоры о равноправии сторон в уголовном судопроизводстве, о принципе состязательности, оставались красивой болтовней. Руководство Генпрокуратуры и ранее проповедовало догмат: оправдательных приговоров у нас не бывает, а с приходом к рулю нового исполняющего обязанности, отличающегося крайне свирепым нравом, эта позиция ужесточилась донельзя.

Межрайпрокурора текущие заботы заботили не особо. Обретя рабочую лошадку в лице нового зама, Трель большинство задач взвалил ему на горб. Сам занимался решением шкурных вопросов, на месте появлялся редко, но и когда бывал, витал в облаках.

Кораблёв, вооружившись остро заточенным с обеих