19 января 2000 года. Среда.

15.00 час. — 17.00 час.

За гонками и суетой начала недели до собственных дел руки дотянулись только в среду и то — ближе к концу рабочего дня.

— Сделать надо завтра, край — послезавтра, — инструктировал Птицын Рому Калёнова.

Для создания обстановки большей доверительности и.о. начальника КМ пересел за приставной стол напротив старшего опера. Сметливый Калёнов сразу въехал в деликатность поручения, посерьёзнел, подобрался.

— Установка должна быть ненавязчивой. На носу выборы, можно залегендироваться под уточнение списков избирателей. Если так решишь, имей при себе папку с бумагами. Придумай значок какой-нибудь на куртку. В общем, прояви творческий подход. Занырни в ЖЭК, там осторожно поспрашивай. Не в лоб про двадцать восьмую квартиру, а про весь подъезд. Если квартирка интересная, тебе и так про неё расскажут, тётки в ЖЭКах разговорчивые, а ты парень обаятельный. Пообщайся с участковым, только подумай как обосновать интерес, чтобы выглядело естественно. Если непонятно что, говори сейчас.

— Всё понятно, Вадим Львович, — Рома поправил свалившуюся на глаза фасонистую чёлку. — Сделаю в лучшем виде.

— Действуй. Не забывай, что посвящён ты один, — напутствовал подполковник.

Когда опер ушёл, Птицын убавил звук телевизора, обеспечивавшего своим бубненьем конфиденциальность беседы. В прошлую пятницу Вадим Львович довёл супругу от работы до панельной девятиэтажки, одиноко высившейся за узлом связи на улице Чехова. Осложнений в ходе мероприятия не возникло, Елена не проверялась ни на улице, ни в троллейбусе. Маршировала как зомби, глядя под ноги. Подполковнику даже посчастливилось вычислить, в какую квартиру она зашла. Все четыре окна расположенной на первом этаже трёшки были занавешены, в каждом горел свет. Форточки и фрамуги наглухо закрыты. Едва Птицын отпрянул от освещённого подъезда, как в квартиру начался крестный ход. В течение десяти минут туда проследовало семь женщин. Пятеро зашли по одиночке, а две — вместе. Судя по фигурам и одежде паломниц возраст их варьировался от двадцати до пятидесяти лет.

Разглядеть, что происходило внутри, возможность отсутствовала. Громких звуков из квартиры не доносилось, свет там не выключался. «Хорошо хоть, не любовник», — подумалось Вадиму Львовичу. В следующую секунду на ум пришли мысли о секте и вывод: «Неизвестно, что лучше». Не меньше часа он проплясал у детского грибка, пока не закоченел окончательно. Варианты позвонить в дверь и сказать: «Позовите Лену Птицыну, за ней муж пришёл» или вызвать в адрес по «02» от имени соседей ГБР, подполковник отмёл. Он всегда дистанцировался от методов, приводящих к огласке. В итоге им было принято решение ехать домой, где в большой пустой квартире тосковал по маме с папой одиннадцатилетний ребёнок. Позабывшая о наличии сына мать вернулась в половине десятого абсолютно трезвая и совершенно отстранённая, будто инопланетянка. Вадим Львович сделал вид, что ничего не произошло, но спать лёг в зале на диване. Елену подобный поступок мужа, кажется, даже устроил. До трёх ночи Птицын таращился в телевизор, прыгая с канала на канал, пока случайно не забылся в тревожной дрёме. В субботу вялый, с налитой свинцом головой занимался домашними делами, встретил сына из школы, сходил с ним в кино. В процессе общения с ребёнком ожил, строили с ним планы на лето. Лена весь день провалялась в спальне, сказавшись больной. В воскресенье подполковник заступил на сутки ответственным от руководства, проблема общения с женой на время отпала.

Поставив задачу зональнику, Вадим Львович постарался отвлечься от тягостных дум рациональным самоувещеванием, что результата они не дадут. Перебрал и без того идеально сложенные на столе документы. Сверху лежала прошедшая через канцелярию агентурная записка, составленная Давыдовым по информации, полученной от источника «Абакум». Под таким псевдо в бумагах, имевших гриф «совсекретно», проходил активный участник ОПГ Гера Митрохин.

Полученные от «Абакума» сведения подтверждались. Клыч действительно в выходные возвратился в город. В понедельник он побывал в гостях у рубоповцев. Явился по телефонному звонку, без вещей и адвоката, но на заметном нерве. Конкретно предъявить ему оперативникам было нечего. Директор рынка Шушарин продолжал отрицать, что до последнего времени ежемесячно отстёгивал гражданину Калачёву сто тысяч рублей в качестве дани. Риелтор Кокошин, приютивший предполагаемых киллеров, открещивался от самого факта знакомства с Клычём. Информация Митрохина носила сугубо оперативный характер, не шло и речи, чтобы Гера подтвердил её под протокол. По крайней мере, пока Клыч на свободе. Рассекречивать результаты технических мероприятий сочли преждевременным. Записанные разговоры не содержали прямых признаний Калачёва в причастности к убийству, а всякого рода намёки и недосказанности истолковать можно было по-разному.

Почти три часа Давыдов с Пашей Комаровым драконили авторитета. Темы для разговора не иссякали. Из бледнолицего Клыч сделался малиновым, а потом густо побурел. Дважды порывался позвонить своему адвокату. Страшными клятвами, здоровьем ребёнка клялся, что не при делах. На предложение пройти проверку на полиграфе озадачился, тщась разгадать каверзу, задуманную «шестым отделом». Поспешный отъезд в Нижний и длительное пребывание там объяснял интересом к историческим и культурным ценностям города на Волге. В качестве аргумента своей невиновности настойчиво задвигал, что новый смотрящий за рынком был убит во время его отсутствия в Остроге на стрелке с человеком Катаева.

Посулив в ближайшем будущем более радушный приём, оперативники отпустили Клыча. Вернее, Комаров сопроводил его в прокуратуру, где сдал с рук на руки следователю. Допрос свидетеля Калачёва В. Д. занял пятнадцать минут и полстраницы печатного текста. Боря Винниченко все выходные провозился с окончанием группового дела по смерти бомжа, забитого на мусорке коллегами по цеху. По бомжовскому делу истекали сроки содержания под стражей, поэтому процессуальное действие с лидером ОПГ носило чисто формальный характер. В кабинете следователя Клыч перевёл дух, поняв, что на какое-то время РУБОП оставил его в покое. Загруженный другими проблемами прокурорский следак опасений не вызывал. Пока Винниченко заправлял в каретку гудящей, как трансформатор, электрической машинки бланк протокола, Калачёв осмотрелся. С прокурорским следствием он сталкивался только раз, в восемьдесят четвёртом году, когда Чеснока завалил. Но тогда в здании прокуратуры он не бывал, его в первый день закрыли, следователь сама к нему приходила в ИВС. Откровенно бедная обстановка в грозной организации удивила Клыча, он ожидал другого — солидности, в первую очередь.

— Ремонтик вам надо сделать, — искренно посоветовал он следователю.

Тот, плохо выбритый, лысоватый со лба, со всклокоченными на висках и на затылке сальными волосами и сам нуждался в