Его бесстрастность на мгновение поколебалась, когда он вспомнил первоначальную реакцию Крестмина на полное имя воинства. Как печально, что в душах жителей востока так мало поэзии! Однако он должен был признать, что на то, чтобы произнести это, ушло гораздо больше времени, чем на «армию Бога».

Искушение улыбнуться исчезло, когда он подумал о том, что произошло бы, если бы разрушение каналов не помешало воинству сразиться с еретиками в битве прошлым летом, как и планировалось. Не то чтобы каждый харчонгский офицер — особенно в высших армейских чинах — соглашался с ним в желательности изменений, с которыми им пришлось столкнуться с тех пор.

Бинжамин Крестмин откинулся назад, изучая язык ног тела повелителя, и точно подозревал, о чем он думает. Бангпа Тшангджин не был ни дураком, ни трусом. Он не записался добровольцем в могущественное воинство Бога и архангелов, но он был достаточно богатым банкиром, состоящим в родстве с бароном Уинд-Киссэд-Грасс, и сыном, внуком и правнуком бюрократов, которые действительно управляли империей Харчонг. У него было более чем достаточно связей, чтобы избежать службы, и он даже не пытался ими воспользоваться.

В нем было много вещей, которые вызывали симпатию и восхищение, от его интеллекта до образования, веры и целеустремленности. Другие вещи были менее достойны восхищения, но это, вероятно, было неизбежно. Он был харчонгцем высшего сословия, и это по определению означало, что его воспитали так, чтобы он относился к призванным на военную службу крепостным и крестьянам, составлявшим пехоту могущественного воинства Божьего и архангелов, как к чему-то далекому от человеческого. Он часто относился к ним как к полудомашним животным, чему-то среднему между золотистыми ретриверами и ящерицами-мартышками, но он был искренне предан их благополучию, и он долго и упорно трудился, чтобы у них было достаточное жилье и должным образом соблюдался закон Паскуале. Чего нельзя было сказать о слишком многих харчонгских офицерах.

А харчонгская армия была продуктом общества и той базовой поддержки, которая ее породила. В этом и заключалась проблема.

Было время, когда империя Харчонг наводила ужас на своих соседей. Ее бездонное население поддерживалось производственной базой, производительность которой лишь немногим уступала производительности остальной части Сейфхолда, а ее ремесленники были, возможно, лучшими в мире. Даже сегодня многие харчонгские ремесленники были превосходными художниками, настоящими мастерами своего дела. К сожалению, их было очень мало по сравнению с огромным населением империи… а «механиков» было еще меньше. Работа мастеров Харчонга требовала огромных цен от знатоков, в то время как арсеналы его армии были завалены устаревшим оружием — некоторому было сто и более лет, — которое накапливалось годами. У империи было жалкое количество современного оружия, и даже ее запасов оружия старых образцов было явно недостаточно для удовлетворения нынешних потребностей.

Несмотря на огромные размеры империи Харчонг, до джихада имперская харчонгская армия, к сожалению, была недостаточно сильной. Правящие за последние пятьдесят лет два императора — или, скорее, бюрократы, которые управляли империей от их имени, — постепенно модернизировали постоянную армию, заменив феодальный кошмар, в который она превратилась за предыдущие пару столетий. Аристократическое сопротивление созданию армии, которая подчинялась бы короне, а не им, было более чем незначительным, но бюрократы упорствовали. Должно быть, им было нелегко решиться на это, даже без сопротивления знати, учитывая их укоренившееся отвращение к любой идее, которая требовала от них тратить деньги на что-либо, что не приносило значительных сумм в их собственные кошельки, но они упорно продолжали. Однако, если подумать, взятка за проект такого масштаба, должно быть, была огромной.

Империя традиционно по многим причинам полагалась на кавалерию. Одним из них была инстинктивная любовь аристократа — очевидно, столь же всеобщая, сколь и глубокая, — к лошадям. В княжестве Таншар была своя знать, но, к счастью, они были избавлены от этого особого фетиша, хотя Крестмин мог бы без особых усилий отпустить дюжину непристойных шуток об истинных причинах, по которым харчонгские дворяне проводили так много времени с лошадьми.

Более того, аристократические харчонгцы жили в страхе перед восстанием рабов — и на то были веские причины, учитывая условия, в которых существовало так много харчонгских крепостных. На самом деле это нельзя было назвать «жизнью», и что больше всего поразило Крестмина, когда он приступил к своим новым обязанностям, так это степень лояльности и почтения, которые проявляли многие из крепостных и едва ли более обеспеченных крестьян, призванных на службу Матери-Церкви, к своим наследственным сюзеренам.

Одна из причин, по которой это удивило его, заключалась в том, что крепостные Харчонга бунтовали по меньшей мере полдюжины раз, и каждый раз кровопролитие было ужасающим. Зверства были жестокими, поскольку крепостные наносили ответный удар своим мучителям, а примеры, приведенные в ходе подавления восстаний, были еще хуже. И у аристократов, и у крепостных тоже была долгая память. Вот почему харчонгские крепостные подлежали казни без суда и следствия за владение любым метательным оружием, более совершенным, чем пастушья праща, и именно поэтому харчонгская армия полагалась на мобильность и шоковый эффект — психологический террор — кавалерии для сдерживания рабского насилия.

Армейские реформы на самом деле ничего не изменили, поскольку почти семьдесят процентов регулярной армии по-прежнему состояли из конницы. Реформаторы, однако, создали прочное ядро из более чем ста тысяч хорошо обученных, хорошо вооруженных, хорошо бронированных тяжелых пехотинцев, которых поддерживали тридцать тысяч лучников и арбалетчиков и небольшая горстка вооруженных мушкетеров. Однако истинная ударная мощь ИХА по-прежнему заключалась в высокомобильных конных лучниках, которые составляли почти половину ее общей численности. По всей империи были разбросаны различные отряды ополчения, не говоря уже о печально известных и справедливо внушающих страх копьях императора, харчонгской военной полиции, но эта постоянная профессиональная армия стала настоящим оплотом империи… и проклятием любой аристократической надежды на возвращение к тем дням, когда великие лорды диктовали свою власть бюрократическим менеджерам империи.

Несмотря на реформы, все еще существовали десятки феодальных кавалерийских полков, укомплектованных, управляемых и подчиняющихся аристократическим магнатам, которые платили за них. На самом деле, технически численность феодальных полков по штату была в два раза больше, чем у постоянной армии, но маловероятно, что в действительности они могли набрать более сорока процентов — максимум пятидесяти — от этих официальных цифр.

И все же факт оставался фактом: за исключением этих ветхих феодальных полков, эффективность которых вызывала большие сомнения, в начале раскола вся имперская харчонгская армия насчитывала менее пятисот тысяч человек, конных и пеших, вообще без полевой артиллерии, А повелитель армий Итангжи Генгчей, великий герцог Омар и (официально) имперский военный министр, абсолютно ничего не сделал для увеличения ее размеров, пока империю официально не призвали к джихаду. Конечно, Омар был аристократом и в возрасте за девяносто лет, так что ожидать от него чего-либо было бы крайне нереалистично. Однако бюрократы, которые фактически управляли империей, могли бы хотя бы немного подумать над этим вопросом.