Если Ты поможешь мне победить врагов и если я испытаю наделе могущество Твое, которое испытывают народы Тебе верные, то я уверую в Тебя и приму крещение во имя Твое. Я взывал к моим богам, но вижу, что они не могут помочь мне; я убедился теперь, что они не имеют власти, потому что не помогают тем, кто им поклоняется. Теперь я взываю к Тебе и в Тебя хочу верить; только помоги мне одолеть моих врагов». При анализе первой части речи вы видите повторение известной молитвы, которую, конечно, язычник не мог выучить наизусть. Вторая часть естественнее, но подобная логичность речи в данном случае положительно неуместна. Скорее всего, Хлодвиг не говорил никакой речи, а если сказал несколько слов, то далеко не таких, которые просятся под перо классических историков. Так искусственно было позднейшее ораторство. Возьмем другую сцену из последней книги: Фредегонда в отчаянии; она с мужем сидит в скучном дворце около больных умирающих детей; тусклый огонь горит в очаге. Фредегонда, вспоминая свои злодеяния, кается. На королеву нашел, по мнению Тьерри, дар импровизации, присущий германским женщинам. Григорий будто записал в латинском переводе эту поэзию германской героини, только что кипевшей гневом и злобой. «Давно мы творим зло, и милосердие Божие нас терпит; часто оно карало нас болезнями и другими бедствиями, а мы все не исправились. И вот теряем сыновей наших… слышишь, их изводят слезы неимущих, жалобы вдовиц, вопли сирот, и нет нам надежды сохранить их. Мы стяжаем злато, не зная, для кого все это копим; теперь сокровища наши, полные мщения и проклятий, остаются без господина. Не полны разве были вином наши подвалы? Не ломались разве под пшеном наши житницы? Разве сундуки наши не были набиты златом, серебром, каменьями, ожерельями и всякими царскими уборами? И вот, что было у нас лучшего, — все теряем». Затем Фредегонда, в порыве кающейся грешницы, у одра умирающих сыновей, замаливает мир души их уничтожением тяжелых налогов. Но разве этот поэтический стон мог быть кем-нибудь записан, когда не было посторонних в пустом дворце? Разве епископ мог подслушать что-либо подобное? Но приведенное место — а таковых много — в то же время служит доказательством высокого литературного значения творения Григория, которое, будучи единственным историческим трудом в том веке, возвышается на многих страницах до чистой поэзии. Григорий кончает свою историю 593 г. Он оставил свое отечество в состоянии некоторого покоя под властью Хильдеберта. В 594 г. он скончался.

Исидор Севильский (570–636). Далеко не столь интересны в литературном смысле труды историков вандалов, свевов и англосаксов. Один писал в VII, другой в VIII в. Исидор Севильский (Isidoras Hispalemsis), епископ, был ученейшим человеком своего времени. Он родился в Картахене, в Испании около 570 г., когда Григорий был в полной славе, а умер в 636 г. По происхождению он был грек. Как богослов, он после смерти Св. Леандра был избран на кафедру в Севилье. Вандалы разлились по полуострову; их опустошения вошли в поговорку. Исидор по отношению к ним находился в таком же положении, как Григорий к франкам. Он также был одним из покоренных, также принадлежал к богатой фамилии, также явился охранителем интересов церковных, в надежде церковью спасти от разгрома национальный элемент. Но он для католической церкви сделал больше Григория. Ему приписывают, хотя неверно, свод декреталий, давших такой авторитет папству. Еще больше он сделал для науки своей энциклопедией[237].

Беда Достопочтенный (673–731). Беда жил ровно столетием позже Григория. Вся его литературная деятельность прошла в том приходе, где он родился и умер. Кровный англосакс, он не покидал берегов Тайна.

Пресвитер большего монастыря на границах Шотландии, он написал до пятидесяти сочинений, за что получил имя «светоч церкви». Помимо своих заслуг в качестве историка англосаксов, он занимает известное место в истории еще потому, что первый внес деления в историю, исходя из основной идеи Евсевия. Таких эпох шесть: 1) от Адама до Ноя, 2) до Авраама, 3)до Давида, 4)до ассирийского пленения, 5) до Августа, 6) до Ираклия. Эта схема стала обязательной; она проведена в его «Хронике», доведенной до 726 г., произведении слабом, поверхностном, интересном только своими периодами[238]. Важнее другое сочинение: «Церковная история народа англов» от Цезаря до 731 г. Король Альфред перевел эту обширную историю на народный язык в X в. Как все национальные историки того времени, Беда писал в церковном духе. Тогда вообще историком мог быть только образованный монах или священник. Его интересы делались в его глазах народными. Это надо иметь в виду при оценке творений Беды.

Павел Диакон (720–790). Конечно, замечательнейшим из историков первого периода средних веков, сочинение которого продолжало оказывать влияние на историческое изложение до XV столетия, был Павел Диакон. Он не представляет собой великого таланта, дающего направление умам; он не внес нового как мыслитель в историю; его понимание истории не отличалось от взглядов предшествовавших и последующих писателей, но он остается тем не менее самым крупным представителем первого периода историографии, делая попытку возобновить античные приемы, хотя они значительно запоздали и не подходили к кругу понятий современников. Тем плодотворнее были эти попытки для последующего времени; потому-то Павел был всегда любимым историком. Недаром его главные произведения были известны в ста тридцати рукописях, из которых сохранилось сто пятнадцать; недаром он имел десять продолжателей и восемнадцать аббревиаторов. О нем писали менее, чем он заслуживает. Он сам рассказывает о своем происхождении в IV книге, 39 гл. «О деяниях лангобардов». Это место интересно с точки зрения приемов автора. У него склонность к записыванию легенд, что в сущности весьма ценно для нас.

Мы в мире наивных сказаний. Варвары сами, как видно, увлекались красотой и поэзией своей истории.

Прапрадед историка был одним из первых переселенцев в Италию; его сыновья были пленены аварами. Один из них, Лейпих, того же имени, как и отец, чудесным образом спасается из плена. Он знает, что его земляки в Италии, и пробирается на Запад; с ним немного провизии и лук с колчаном. Дорога была ему совсем незнакома; навстречу попался волк; он пошел за ним; волк сделался его проводником и спутником. Волк все бежал перед ним, то озираясь назад, то останавливаясь, когда Лейпих хотел отдохнуть, и снова пускался вперед, когда тот вставал с места. Лейпих понял, что этот волк послан ему Богом указывать дорогу, которой он не знает. В продолжение многих дней они шли по диким горам; у путника закончился весь небольшой запас хлеба, но он, невзирая на это, долго продолжал свой путь с