Фавье, пытавшийся в этот момент добраться до дальнего рулона, сердито буркнул в ответ:

– Еще бы не расплавиться, в такую-то погоду! В те дни, когда мы проводим учет, дождя не бывает!.. Мы сидим взаперти, как рабы на галерах, а весь Париж дышит свежим воздухом!

Он передал рулон Ютену. На ярлык после каждой продажи заносили оставшийся метраж, что значительно упрощало работу. Заместитель заведующего выкрикнул:

– Пестрый шелк, мелкая клетка, двадцать один метр, по шесть пятьдесят!

Шелк отправился в общую кучу, и Ютен продолжил разговор с Фавье, задав волновавший его вопрос:

– Значит, он собирался наподдать вам?

– Именно так. Я спокойно пил пиво, а он вдруг стал орать… Не стоило ему так горячиться, малышка сегодня получила приглашение на ужин… Все только о том и говорят.

– Неужели у них пока ничего не было?!

Фавье протянул ему очередной рулон:

– Невероятно, не правда ли? А все вокруг готовы были руку дать на отсечение, что они давным-давно столковались!

– Тот же артикул, двадцать пять метров! – сообщил Ютен.

Раздался глухой звук падения, и он добавил, понизив голос:

– Вам ведь известно, какую жизнь она вела у старого безумца Бурра?

Теперь, не прерывая работы, веселился весь отдел, каждый произносил имя девушки, тянул шею, пытался заглянуть к соседям и только что не облизывался от вожделения. Записной любитель пикантных историй Бутмон тоже не удержался от остроты весьма гадкого свойства. Взбодрившийся Альбер заявил, что видел новоиспеченную заместительницу с двумя военными в Гро-Кайу. Появился Миньо, раздобывший двадцать франков, отдал десять Альберу и уговорился с ним о встрече на вечер – деньги невеликие, но пирушку устроить можно. Красавчик Миньо выразился так грубо, услышав о письме Муре, что даже Бутмон счел нужным вмешаться:

– Не забывайте о приличиях, господа. Не наше дело судить да рядить. За работу, Ютен.

– Пестрый шелк, мелкая клетка, тридцать два метра, по шесть пятьдесят! – выкрикнул тот.

Запись возобновилась, ткани прибывали, как речная вода в разлив, без конца звучало слово «шелк». Фавье бросил, понизив голос:

– То-то дирекция обрадуется, когда узнает, сколько осталось шелка! Жирдяй Бутмон, может, и бьет все рекорды по закупкам среди парижских собратьев, но продавец он никакой.

Ютен довольно улыбнулся и молча дружелюбно кивнул. Когда-то он сам пристроил Бутмона в «Дамское Счастье», чтобы сместить Робино. А теперь интриговал, чтобы получить его должность. Новых приемов не использовал – наушничал начальству, распространял мерзкие слухи, выставлялся, демонстрируя излишнее усердие, одним словом, строил козни под маской любезного плута. Тощий, холодный и злобный Фавье не обманывался насчет благосклонности Ютена и смотрел исподлобья, словно решал, как уничтожить коренастого коротышку после того, как тот съест Бутмона. Он рассчитывал получить место заместителя, если Ютен возглавит отдел, а дальше будет видно. Они прикидывали возможную прибавку к жалованью: Бутмон надеялся получить тридцать тысяч, Ютен – десять, а Фавье – пять с половиной. Оборот отдела увеличивался с каждым сезоном, новая должность означала вдвое больше денег, совсем как у офицеров в период военной кампании.

Бутмон вдруг вышел из себя и воскликнул:

– Мы что, так и будем до бесконечности возиться с легкими шелками? Весны все равно нет, вода все льет и льет с небес! Кажется, спрос был исключительно на черный цвет.

Пухлое улыбчивое лицо Бутмона омрачилось при взгляде на шелковую груду на полу, а Ютен звонко, тоном триумфатора повторял:

– Пестрый шелк, мелкая клетка, двадцать восемь метров, по шесть пятьдесят!

У Фавье так устали руки, что последнюю полку он освобождал медленно, но все-таки не преминул спросить у Ютена:

– Совсем забыл… Вы знали, что заместительница госпожи Орели неровно к вам дышала?

– Не может быть! – изумился молодой человек.

– Все выболтал глупец Делош… Впрочем, я припоминаю, какие томные взгляды она на вас бросала.

Ютен, получив повышение, отказался от кафешантанных певичек в пользу учительниц. Сообщение Фавье ему безусловно польстило, но ответ он дал презрительным тоном:

– Мне нравятся девушки попышнее, дружище, и я не так всеяден, как наш патрон.

– Плотная тафта, белая, тридцать пять метров, по восемь семьдесят пять! – крикнул он.

– Ну слава богу! – облегченно выдохнул Бутмон.

Зазвонил колокол – вторую смену звали на обед. Фавье слез с табурета и не без труда перешагнул через лежавшие на полу ткани, его место занял другой продавец. Так было во всех отделах: коробки, полки и шкафы постепенно освобождались, а все пространство – под ногами, на столах и между столами – занимали товары. В отделе белья тяжело плюхались на пол стопки коленкора, из галантереи доносился глухой стук картонных коробок, а в мебельном двигали столы, стулья, диваны и комоды. Пронзительные голоса сливались воедино, в воздухе летали цифры, огромное здание напоминало сейчас январский лес, где ветер мечется в обледенелых ветках.

Фавье добрался до лестницы, ведущей к столовым: после расширения их переместили в новые здания. Поднявшись на пятый этаж, он догнал Делоша и Льенара, обернулся к шедшему следом Миньо и высказался насчет меню, написанного мелом на черной доске:

– Дьявольщина, вот что значит день учета! Пируем, господа! Цыпленок или рагу из баранины плюс артишоки в масле!.. Ну, баранина вряд ли пойдет на ура!

Миньо усмехнулся и спросил:

– Предпочитаешь курочку?

Делош и Льенар получили свои порции и отошли, а Фавье наклонился к окошку и громко произнес:

– Цыпленок.

Обслужили его не сразу. Один из поваров порезал палец, вот и пришлось ждать. Фавье разглядывал огромное помещение: в самом центре находилась плита, над ней по крепившимся к потолку рельсам двигались на блоках и цепях гигантские котлы, такие и четверо здоровых мужчин не подняли бы, даже объединив усилия. На железных лесенках стояли одетые в белое повара и шумовками на длинных ручках снимали пену с вечернего бульона в чугунных котлах. Вдоль стен располагались решетки для жарки, напоминавшие орудия пытки средневекового палача, кастрюли, куда вполне могла поместиться баранья туша, приспособления для подогрева посуды и мраморная чаша, в которую тонкой непрерывной струйкой текла вода. Слева находилась мойка с каменными корытами размером с бассейн. Справа – кладовая, где на стальных крюках висели красные говяжьи туши. Щелкала, как мельница, картофелечистка, подручные тянули за собой две тележки с листовым салатом, чтобы поставить туда, где попрохладнее.

– Цыпленок, – нетерпеливо повторил Фавье, обернулся и сообщил стоявшим сзади: – Один из поваров порезался… Отвратительное зрелище, кровь попадает на еду.

Миньо захотел взглянуть, приказчики смеялись, толкали друг друга, а двое друзей, прильнув к окошку, делились впечатлениями о кухне, где даже вертелы и шпиговальная игла были великанских размеров. Здесь каждый день готовили и подавали две тысячи завтраков, столько же обедов, и число служащих неуклонно увеличивалось. Это коллективное чрево ежедневно поглощало больше полутора тонн картошки, сто двадцать литров масла, шестьсот килограммов мяса, три бочки пива и порядка семисот литров вина, его разливали у стойки.

– Вот и дождались, – буркнул Фавье, когда дежуривший на раздаче повар достал из миски ножку и положил ее на тарелку.

– Цыпленок, – повторил Миньо.

Им налили вина, и они пошли к столу, а у окошка выдачи звучало: «Цыпленок! Цыпленок! Цыпленок!» И повар накалывал вилкой куски и клал на тарелки.

Столовая для приказчиков располагалась теперь в просторном зале, где на длинных столах красного дерева расставляли, параллельно друг другу, пятьсот приборов для каждой из трех смен. В торцах зала стояли столы инспекторов и заведующих отделами, а в центре возвышался прилавок с гарнирами и добавочными порциями. Большие окна на правой и левой стене освещали галерею, потолок четырех метров в высоту выглядел низким в сравнении с остальными размерами. Стены были выкрашены в светло-желтый, единственным украшением столовой были салфетницы. В следующем зале кормили посыльных и кучеров, не по расписанию, а по мере необходимости.

– Эй, Миньо, вам тоже досталась ножка! – удивился Фавье, устраиваясь напротив приятеля.

Вокруг них рассаживались другие приказчики. Скатерти были не в заводе, и донца тарелок весело постукивали о столешницу. Слышались возгласы и смех – куриных ножек и впрямь оказалось слишком много.

– А мы и не знали, что вывели новую породу птичек из одних только ножек! – пошутил Миньо.

Неудачники,