Справедливо писал Диво Барсотти: «Жизнь Франчески Кабрини кажется легендой. История Церкви, игнорирующая эту хрупкую женщину, несовершенна. История Италии, которая не хочет говорить о ней, — больна сектантством».

СВЯТАЯ МАРИЯ БЕРТИЛЛА БОСКАРДИН

(1888–1922)

В Евангелии есть слова, которые мы часто повторяем, воспринимая их, однако, с некоторой оговоркой: «А кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою; и кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом» (Мф. 20, 26–27).

С таким же трудом мы воспринимаем и притчу о званных гостях, занимающих первые места, в то время как, согласно Христу, мудрость в том, чтобы занять последнее место, ибо только поступающего так может заметить Хозяин дома и усадить рядом с Собой, как поступает друг со своим другом.

Святые, конечно, повиновались этому слову Божьему. С истинной скромностью они искали последнее место рабов, чтобы быть похожими на Христа, Который «пришел служить, а не чтобы ему служили». И тем не менее, они почти всегда предстают перед нами в ауре величия: иногда их величие заключается в перипетиях их жизни; иногда даже в грехах, в которые они были насильно ввергнуты; иногда в изобилии сошедшей на них благодати, или в чудесах, или в деяниях, которые они смогли сотворить.

Величие некоторых из них проявилось в их кротости и незначительности, как у святой Терезы Лизьё, или же прямо-таки в низости, как у св. Джузеппе Бенедетто Лабре.

Но у многих в душе остаются те сомнения, о которых мы упомянули в самом начале. А как же быть, если последнее место не выбирают? Когда речь идет о том положении унижения и повседневности, в котором иные люди рождаются и влачат потом жалкое существование, разрушая нормальное развитие собственного «я»? Когда «чувствовать себя ниже всех остальных» является не добродетелью, а комплексом, который следует вверять искусству врачей-психиатров?

Во всех подобных случаях мы как бы сталкиваемся с парадоксом. Действительно «последние», не чувствуют склонности к святости: более того, они неспособны даже думать об этом и считать это возможным для себя.

И поэтому из того множества людей, которые чувствуют себя обиженными жизнью, большая часть считает, что они скорее недостойны святости, чем призваны к ней.

Церковь проповедует свои детям «всеобщее призвание к святости», но души многих противятся этому: существуют условия и условности, берущие начало с детства, которые делают невозможной даже нормальную жизнь, не говоря уж о святости!

Одним октябрьским вечером 1919 года монахиня Мария Бертилла Боскардин, сестра милосердия больницы в Тревизо, принимала участие в трёхдневных празднествах, устроенных отцами церкви Босых Кармелитов[31] этого города, чтобы восславить новую блаженную их ордена — Анну ди сан Бартоломео, бывшую секретарем великой Терезы д’Авила.

Церковь была празднично убрана и сияла огнями. «Будем святыми и мы, — прошептала сестра Бертилла своей подруге, — только святыми в Раю, а не в алтаре».

Этими словами она пыталась совместить две насущные потребности, на ее взгляд трудно совместимые: страстное стремление к святости и сознание собственной незначительности, не позволявшее ей даже вообразить подобные почести в отношении собственной персоны.

Но пройдет немногим более тридцати лет, и она тоже поднимется до славы Бернини.

Когда речь идет о святости, Церковь не обмывается видимостью — она узнает святость как в одеждах Папы (Пий Х, современник Марии Бертиллы, был причислен к лику святых в эти же годы), так и в поношенном платье больничной сестры милосердия.

Мария Бертилла получила это имя в честь древней и благородной настоятельницы, жившей во времена франков. Она получила его сразу же при вступлении в монастырь, но в применении к ней это громкое имя казалось простым и неизящным.

При крещении ей дали имя Анны Франчески, а в семье и в селении ее звали Анеттой.

Она пришла в этот мир в небольшом селении Колли Беричи вблизи Виченцы, в семье бедных и неграмотных крестьян.

Ее мать была доброй женщиной, а отец — грубым и скандальным человеком, и его подозрительный характер становился невыносимым, когда он находился во власти вина и ревности, тогда он мучил жену подозрениями и упреками, а то и криками, и даже побоями.

Соседи слышали крик и качали головой: что они могли сделать, разве что иногда укрыть у себя девочку-соседку, в страхе бежавшую из дома, и она пряталась где-нибудь в уголке чужой кухни, рыдая и закрывая глаза руками.

Иногда Анетта бросалась на колени к матери, скорее желая защитить ее, чем ища защиты. Иногда обе они прятались на чердаке, а однажды пешком убежали в Виченцу и провели ночь под портиками храма Монте Берико, плача перед образом Мадонны.

Так росла девочка, льнувшая к матери, запуганная отцом, привыкшая к тяжелой работе дома и в поле, необычайно скромная, неловкая, плохо успевающая в школе.

Она ходила в трехлетнюю начальную школу — в их селе была только такая, но осталась на второй год в первом классе, что было редкостью даже для того времени.

Так и в школе, и в селении она получила жестокое прозвище, которое навсегда закрепится за ней и в доме, и в монастыре: «бедный гусенок».

Рискуя дать повод молве о нашем неверии и сомнениях (об этом уже говорилось выше), мы могли бы вообразить что-то похожее на разговор на небесах между Богом и Его Врагом (подобный библейской истории Иова) и сказать Владыке Вселенной: «Вот создание поистине униженное, попробуй сделать из нее святую, если Тебе удастся!»

И Бог принял вызов.

Он не превратил золушку в принцессу, чтобы заблистала ее скрытая красота, Он просто использовал в Своем замысле именно те страдания, которые педагоги и психологи умеют так хорошо предвидеть и описать.

Застенчивая, неловкая, внешне неказистая, всегда на последнем месте — такой Анетта останется на всю жизнь. Но именно там, в конце стола, Иисус посмотрел на нее с любовью, как обещал в своей притче, и позвал ее занять место рядом со Своим сердцем.

Когда отец был раздражен, а дом печален и холоден, она научилась от матери искать убежища в сельской церквушке как в родном доме. Она шла туда каждое утро, очень рано, держа башмаки под мышкой, чтобы не стоптать их до срока. Там она ясно понимала, что такое семья, и чувствовала себя в мире со всеми, даже с отцом, на которого никогда никому не жаловалась. Впрочем, отец в душе не был злым, он был лишь ожесточен невзгодами и вином и иногда наблюдал, как девочка пыталась молиться даже дома.

И когда — именно ему! — придется