Несмотря на эти соображения, 15-го ноября 1912 года великий князь Михаил Александрович указом Государя был лишён содержания из уделов и исключён из военной службы.

30 декабря 1912 года вышел Высочайший манифест, в котором было объявлено, что с великого князя снимаются обязанности Правителя государства, возложенные на него до совершеннолетия наследника цесаревича Алексея Николаевича в случае кончины императора Николая II[1287].

С началом Первой мировой войны великому князю Михаилу Александровичу было разрешено вернуться в Россию. Его морганатическая супруга получила титул графини Брасовой, а незаконнорожденный сын фамилию Брасов. Однако никакие права на управление государством великому князю Михаилу Александровичу возвращены не было, а его дети, разумеется, никаких прав на престол не имели. К чести великого князя Михаила Александровича следует сказать, что он сам хорошо это понимал. Объясняя свой отказ стать царём, Михаил Александрович, по словам полковника Никитина, сказал: «Я не имел прав на престол».

Передача престола великому князю Михаилу Александровичу означала весьма опасный династический тупик. В случае его воцарения в империи не было ни законной государыни, ни законного наследника, а новый царь жил бы с незаконной семьёй. К тому же император Николай II хорошо знал своего брата. Он знал, что, обладая личным мужеством и благородным характером, он был совершенно чужд политики, плохо разбирался в людях и легко поддавался чужим влияниям.

Между тем, заговорщикам требовалась передача короны именно такому человеку. Это была прекрасная возможность немедленно покончить с монархией. Воцарение же наследника цесаревича Алексея Николаевича такой возможности не давало. Если бы престол был передан цесаревичу, то это означало бы сохранение внешней формы монархии на неопределённое время. Добиться отречения у несовершеннолетнего царя было бы невозможно. Кроме того, никто не знал, как повернутся события, как отреагирует народ на правление «народных избранников», как поведёт себя регент и та же военная верхушка через полгода, через год?

Между тем, и это вытекает из всей деятельности заговорщиков, они ставили себе целью именно уничтожение монархии, а не возведение на престол подконтрольного царя. Тому свидетельство всё, что произошло потом в квартире Путятина 3-го марта 1917 года.

Если даже у части заговорщиков до февральских событий и были какие-то варианты с воцарением наследника Алексея, то к 2-му марта 1917 года эти варианты были ими отброшены.

Правда, известны слова Керенского, якобы им сказанные в «одном петроградском научном обществе», которые приводятся в журнале «Орион», издававшемся в Тифлисе в 1919 году. Этот материал приводится кандидатом исторических наук А. Б. Николаевым в его статье «А. Ф. Керенский о февральской революции»[1288].

Сам А. Б. Николаев пишет об этом материале так: «В публикации из «Ориона» больше вопросов, чем ответов». Тем не менее, слова Керенского в публикации «Ориона» звучат так: «2-го был отъезд Гучкова и Шульгина. Мы ждали Алексея. В наши планы не входил проект Михаила. Эта комбинация была для нас неприемлема»[1289].

Во-первых, эта фраза Керенского лишний раз подтверждает, что ему было известно о предстоящей поездке Гучкова и Шульгина в Псков. Характерны также слова Керенского «о проекте Михаил». Во-вторых, хорошо известно, что когда хотят скрыть какую-то информацию, ее усиленно отрицают и высмеивают. В случае с Гучковым и Керенским это происходило неоднократно. Поэтому фраза Керенского, если только она действительно была произнесена, как раз подтверждает обратное тому, что он сказал: «проект Михаил» был заранее продуман и запланирован заговорщиками.

Таким образом, если бы император Николай II вдруг решил, под влиянием отцовского чувства, или ещё какого-либо обстоятельства, передать престол великому князю Михаилу Александровичу, он чрезвычайно бы облегчил заговорщикам их задачу — свержение монархии. Кроме того, император опять-таки прекрасно понимал, в чьи руки он передал бы судьбу России.

Давайте задумаемся, могли император Николай II под влиянием порыва, в течение нескольких часов, или, более того, за пять минут, решиться передать престол, завещанный ему предками, в слабые руки великого князя, лишённого к тому же законного наследника? Могли император спрашивать у злейшего своего врага Гучкова, разрешат ли ему жить с наследником за границей или в Крыму, и удивляться, что не разрешат?

Понимая, что на эти вопросы любой вдумчивый исследователь даст отрицательный ответ, заговорщики придумали ещё одну версию: царь принял решение передать престол после своего разговора с лейб-хирургом С. П. Фёдоровым. Сам Фёдоров, тот самый, что выковыривал в уборной со своих погон царские вензеля, активно поддерживал эту версию. В рассказах лейб-хирурга, переданных Дубенским и Мордвиновым, Государь 2-го марта снова наивно спрашивал у профессора, разрешат ли ему остаться вместе с сыном после отречения? Узнав, что не разрешат, император спросил, излечима ли болезнь наследника, и узнав, что неизлечима, хотя гемофилики иногда живут долго, решил отречься и за сына.

Наследник цесаревич был болен гемофилией с самого своего рождения. С ним неоднократно бывали тяжелейшие приступы, когда жизнь висела на волоске. Цесаревича лечили лучшие профессоры России. Неужели за всё это время Государь ни разу не поинтересовался, излечима или нет болезнь сына? Кто может поверить, что подобный вопрос любящий отец задал впервые за 13 лет Фёдорову в Пскове?

Таким образом, мы можем сделать вывод, что ни по соображениям государственным, ни по соображениям династическим, ни по соображениям личного характера император Николай II 2-го марта 1917 года не мог отказаться от престола в пользу своего брата великого князя Михаила Александровича.

Одним из доказательств этого служит полное равнодушие, с которым восприняли это известие представители ВКГД, Исполкома и, что самое главное, Ставки верховного главнокомандования. Сразу же после того, как весть о манифесте дошла до Родзянко, Керенского и остальных, началась усиленная подготовка к последнему этапу — уничтожению русской монархии. Этот этап наступил 3-го марта 1917 года в Петрограде, на Миллионной улице дом 12, в квартире князя Путятина.

Следуя логике Керенского, то есть логике превентивного отрицания того, что было на самом деле, Гучков в августе 1917 года на допросе ВЧСК сказал: «Если бы я мог сам сфабриковать манифест и заставил сам его подписать, то, конечно, я мог бы привезти то, что было у казано»[1290].

На наш взгляд, смысл этих слов Гучкова следует воспринимать так: «Я сфабриковал манифест и привёз то, что было указано».

ТАИНСТВЕННЫЙ МАНИФЕСТ

Знаменитый манифест, который вот уже скоро сто лет является главным и, по существу, единственным «доказательством» отречения от престола 2-го марта 1917 года императора Николая II, впервые был обнаружен в СССР в 1929 году в Ленинграде специальной комиссией по