Шрифт:
Закладка:
На самом деле такого заседания не было и никакой делегации от Исполкома в Псков не направлялось, но то, что Керенский об этом говорит, означает, что он был в курсе поездки делегатов от Думского Комитета.
Нам представляется, что Керенский не просто знал о предстоящей поездке, но и обсуждал её задачи с Гучковым.
О том, что никакой тайны в поездке Гучкова и Шульгина не было, свидетельствуют и воспоминания Н. В. Вороновича, который был близок к Керенскому и к Исполкому. Воронович, как мы помним, в марте был в Луге. Он вспоминает, что 2-го марта в Лугу в 9 часов утра приехали депутат Государственной Думы кадет Ю. М. Лебедев и полковник Генштаба П. П. Лебедев. На встрече с представителями уже созданного «военного комитета» Ю. М. Лебедев сообщил, что через Лугу должен скоро пройти царский поезд. Лебедев сказал, что «через несколько часов из Петрограда выедут в Псков члены Думы Гучков и Шульгин, которым поручено вести переговоры с Государем, и результатом этих переговоров явится приезд Государя в Царское Село, где будет издан ряд важнейших государственных актов»[1258].
Не был никаким секретом приезд депутатов и в штабе Северного фронта. Гучков надопросе ВЧСК говорил, что он «телеграфировал в Псков генералу Рузскому о том, что еду, но чтобы на телеграфе не знали цели моей поездки, я пояснил, что еду для переговоров по важному делу, не упоминая, с кем эти переговоры должны были вестись»[1259].
Однако в 16 часов 30 минут 2-го марта генерал Данилов сообщил генералу Алексееву телеграммой, что «около 19 часов сегодня Его Величество примет члена Государственного Совета Гучкова и члена Государственной Думы Шульгина, выехавших экстренным поездом из Петрограда»[1260].
В 17 часов 43 минуты генерал Клембовский направил генералу Эбелову телеграмму, в которой сообщал: «Государь Император находится в Пскове, куда выехали к нему экстренным поездом из Петрограда уполномоченные Государственной Думы Гучков и Шульгин. Это всё можно объявить в печати (выделено нами — П. М.)»[1261].
Что же это за государственный секрет, который разрешается объявлять в печати!
В отличие от того, что пишет Шульгин, Гучков, начиная с 28-го февраля, хранил полное спокойствие. Он был абсолютно уверен в успехе переворота. С. Д. Масловский (Мстиславский) пишет в своей книге, что в критические дни 28-го февраля и 1-го марта Гучков, окружённый офицерами Генерального штаба, пребывал в состоянии «оптимистическом и самоуверенном»[1261].
Граф В. Н. Коковцов вспоминал, что во вторник 28-го февраля, «или самое позднее в среду, 1-го марта, он [Гучков] пришел ко мне около 8-ми часов вечера, когда мы сидели за обедом, попросил нас дать ему что-либо перекусить, так как он сутра ничего не ел, и остался у меня до 2-х часов ночи, расспрашивая меня обо всем, самом разнообразном из области финансового положения страны»[1262].
Такое спокойствие Гучкова объясняется лишь одним: он был уверен в полном контроле над Государем.
Между тем, ни Гучков, ни Шульгин не могут объяснить, зачем же они поехали в Псков, если знали о согласии императора на отречение, а манифест был уже выработан. А то, что они об этом знали, свидетельствует генерал Лукомский. «По приказанию генерала Алексеева, — пишет он, — после передачи проекта манифеста в Псков об этом было сообщено в Петроград председателю Государственной Думы»[1263].
Таким образом, ехать в Псков, не дождавшись подписанного царём манифеста, было бессмысленно. Тем не менее, Гучков и Шульгин в Псков поехали. При этом, как оба уверяют, у каждого из них был собственный вариант манифеста. Правда, Гучков утверждает, что текст его написал Шульгин, а Шульгин, что — Гучков.
Гучков: «Накануне был набросан акт отречения Шульгиным»[1264].
Шульгин (как всегда витиевато): «В пятом часу ночи мы сели с Гучковым в автомобиль, который по мрачной Шпалерной, где нас останавливали какие-то посты и заставы, и по неузнаваемой чужой Сергиевской довёз нас до квартиры Гучкова. Там А. И. набросал несколько слов. Этот текст был составлен слабо, а я совершенно был неспособен его улучшить, ибо все силы были на исходе»[1265].
Но вот генерал Рузский, в рассказе Андрею Владимировичу, утверждал: «Никаких документов они с собой не привезли. Ни удостоверения, что они действуют по поручению Государственной Думы, ни проекта об отречении. Решительно никаких документов я в их руках не видел»[1266].
А теперь зададимся ещё одним вопросом: почему Гучков, даже если поверить его рассказам о полной неосведомлённости в псковском манифесте, был уверен, что император обязательно согласится на отречение? На что он так надеялся? На то, что Государь сделает это под страхом смерти? Гучков не мог не знать о незаурядном личном мужестве Николая II. По поводу этого мужества генерал Дубенский свидетельствовал в ВЧСК: «Вообще он [Государь] человек в высшей степени мужественный, и никакой физической опасности он, безусловно, не боится. Я его видел, когда он объезжал войска в Галиции. Он, безусловно, храбрый человек»[1267].
Может быть, Гучков рассчитывал, что император подпишет манифест под угрозой убийства его семьи? Вряд ли Гучков бы решился на такой шаг, если бы он предлагал царю отречься в пользу своего сына. Шантажом прекращения поставок снарядов в армию, обрушением фронта? Тоже сомнительно. Услышав подобный шантаж, царь, без всякого сомнения, отказался бы передавать власть таким людям. Да и все эти расчеты, вместе взятые, не могли давать Гучкову полной уверенности в успехе предприятия.
Итак, подведём итог: Гучков и Шульгин собирались в Псков, зная из телеграмм Алексеева, что Государь принял решение отречься, не имея с собой на руках никакого проекта отречения и не будучи совершенно уверенными в успехе. Что за авантюра? Гучков не был авантюристом. Он действовал всегда осторожно, продуманно и хладнокровно. Для чего же он ехал тогда в Псков?
Ответ на этот вопрос нам даёт сам Гучков, когда пишет о решении взять с собой Шульгина: «Я и Шульгин, о котором я просил Думский Комитет, прося командировать его вместе со мной, чтобы он был свидетелем всех последующих событий (выделено нами — П. М.)»[1268].
Главный смысл поездки Гучкова и Шульгина заключался в том, чтобы «отречение» императора прошло при представителях (свидетелях) нового правительства. Это они, думские посланники, должны были привезти от царя манифест, объявляющий о конце его царствования.
