Шрифт:
Закладка:
Генерал Дубенский в своих воспоминаниях совсем по-другому описывает эти же события: «Граф Фредерикс бывал часто у Его Величества и после завтрака, то есть часов около 3-х, вошёл в вагон, где мы все находились, и упавшим голосом сказал по-французски: «Всё кончено, Государь отказался от престола за себя и Наследника Алексея Николаевича в пользу брата своего великого князя Михаила Александровича и послал через Рузского об этом телеграмму». Когда мы услыхали всё это, то невольный ужас охватил нас, и мы громко в один голос воскликнули, обращаясь к Воейкову: «Владимир Николаевич, ступайте сейчас к Его Величеству и просите его остановить, вернуть эту телеграмму».
Дворцовый комендант побежал в вагон Государя. Через очень короткое время генерал Воейков вернулся и сказал генералу Нарышкину, чтобы он немедленно шёл к генерал-адъютанту Рузскому и по повелению Его Величества потребовал телеграмму назад для возвращения Государю.
Нарышкин тотчас же вышел из вагона и направился к генералу Рузскому исполнять Высочайшее повеление. Прошло около 1/2 чaca, и К. А. Нарышкин вернулся от Рузского, сказав, что Рузский телеграмму не возвратил и сообщил, что лично даст по этому поводу объяснение Государю»[1236].
По этой версии император ещё до приезда Гучкова и Шульгина отрёкся в пользу своего брата, телеграмма (а не телеграммы, как на допросе ВЧСК) находилась в руках Рузского, никакой телеграфист её никуда не отправлял и не пытался её остановить.
Сам Рузский в рассказе великому князю Андрею Владимировичу эту историю с телеграммой изложил так: «В 3 ч. ровно Государь вернулся в вагон и передал мне телеграмму об отречении в пользу Наследника. Узнав, что едут в Псков Гучков и Шульгин, было решено телеграмму об отречении пока не посылать, а выждать их прибытие. Я предложил Государю лично сперва с ними переговорить, дабы выяснить, почему они едут, с какими намерениями и полномочиями. Государь с этим согласился, с чем меня отпустил»[1237].
И далее: его просили телеграмму вернуть Государю вечером, он пошёл лично отнести её императору, но в этот момент же приехали думские посланцы и прошли в царский вагон.
В рассказе генералу Вильчковскому сообщение Рузского о телеграммах изложено странным образом. Он пишет, что вычел из царского вагона «в 3 часа 10 минут дня и тут же ему вручили телеграмму о предстоящем визите Гучкова и Шульгина.
Рузский вернулся в вагон и доложил её. Государь тогда приказал телеграмму (№ 24) задержать до прибытия этих лиц, а телеграмму (№ 25) взял обратно из рук генерала. В три часа 45 мин. Государь прислал и за другой телеграммой. Рузский пошёл с ней в императорский поезд и, встретив Государя на платформе, предложил её оставить у него до прибытия Гучкова и Шульгина»)[1238].
Поясним: № 24 и № 25 — это номера документов в советском сборнике «Отречение Николая II», изданном в 1927 году. Не мог же убитый большевиками в 1918 году генерал Рузский писать для большевистского же сборника! Понятно, что эти номера были расставлены советской редакцией. Но если их убрать из текста, то он теряет всякую связь и логику. Тогда получается, что редакция сборника подправляла и меняла текст воспоминаний Рузского, изложенный Вильчковскому. При этом меняла так, чтобы первая телеграмма, содержание которой нам неизвестно, прочно ассоциировалась с телеграммой, начинающейся словами «Нет той жертвы, которую я бы не принёс…».
Добавим к этому, что в советском сборнике эта телеграмма даётся, как и у Мордвинова, в искажённом варианте.
Между тем, совокупность воспоминаний и документов, а также вопиющие разногласия, существующие между ними, позволяют сделать вывод, что между какими-то якобы существовавшими телеграммами (телеграммой) от 2-го марта и текстом, начинающимся словами «Нет той жертвы, которую я бы не принёс…», нет никакой прямой связи. Рузский утверждал, что отдал какую-то телеграмму императору после того, как тот передал Гучкову окончательный текст отречения в пользу великого князя Михаила Александровича. С. П. Мельгунов верит Рузскому и пишет, что «это — та именно телеграмма, которую Рузский вернул царю вечером 2-го марта»)[1239].
Этот вывод является голословным утверждением. Ни на бланке, ни в тексте не поставлено ни даты, ни времени, ни места его написания. Но самое главное то, что Мельгунов не может объяснить, зачем Рузскому понадобилось отдавать эту телеграмму Николаю II? В условиях полной изоляции императора, которая была осуществлена военным руководством Ставки и Северного фронта, отдавать Государю такой важный документ, как телеграмму о передаче престола не указанному в манифесте лицу, а другому, было бы полным безумием со стороны Рузского.
Также не понятно, почему вдруг царь 3-го марта передал телеграмму Алексееву, а тот, вопреки установленным правилам, не направил её с сопроводительным письмом для подшивания к делопроизводству, как, например, было с последним обращением Государя к войскам, а спрятал его у себя и обнародовал лишь в августе 1917 года. Показав опять-таки его Пронину и дав снять с документа копию, Алексеев снова продолжал хранить документ у себя.
Причём совершенно не известна судьба другой телеграммы, якобы посланной Государем самому Алексееву, в которой он сообщал об отречении в пользу цесаревича.
И совсем уж таинственна судьба третьей телеграммы, которую никто никогда не видел, но о которой многие из участников говорят. Мы имеем в виду якобы существовавшую царскую телеграмму о назначении великого князя Николая Николаевича верховным главнокомандующим. С этим назначением вообще большая путаница: одни утверждают, что о нём говорилось в телеграмме Алексееву, другие, что была отдельная телеграмма, третьи уверяют, что Государь согласился устно с предложением Ставки.
Заканчивая разговор о так называемой телеграмме, следует отметить, что при внимательном её прочтении становится очевидным, что она, даже в случае подлинности, не является объявлением об отречении от престола.
Прочтём её внимательно: «Нет той жертвы, которую Я не принёс бы во имя действительного блага и для спасения родимой Матушки-России».
Во имя «действительного блага и для спасения»… А кто сказал,
