Можно представить себе состояние Павлова, который вдруг понял, что его обвиняют не в плохом командовании фронтом, а в предательстве.

— Никогда ни в каких заговорах я не участвовал, ни с какими заговорщиками не общался, — говорил генерал. — Если на меня имеются какие-нибудь показания, то это сплошная и явная ложь.

На первом допросе Павлов еще не знал, каким способом чекисты добывают нужные показания. Ему дали высказаться, чтобы потом заставить признать: я пытался скрыть свое преступное прошлое, теперь признаю...

7 июля Павлов еще отвергал обвинения в заговорщической деятельности, а уже через день подписал все, что от него требовалось. Теперь уже не узнать, как именно действовали следователи. Возможно, генерала избивали. Но так или иначе Павлова заставили подписать показания о том, что он был участником военного заговора с 1937 года и специально открыл фронт немцам.

9 июля в протокол допроса Павлова записали, что в заговор его вовлекли тогдашний командующий Белорусским округом Уборевич и начальник штаба округа Мерецков (см. Новая и новейшая история. 1992. № 5). Уборевича расстреляли в тридцать седьмом, а Мерецков сидел в тюрьме. Павлова заставили дать показания на Мерецкова, а Кирилла Афанасьевича — на Павлова.

«По вражеской работе со мной были связаны: командующий Западным военным округом генерал армии Павлов Дмитрий Григорьевич, — записывал следователь в протокол допроса генерала Мерецкова. — О принадлежности Павлова к антисоветской организации я узнал в начале 1937 года, хотя и раньше имел основания предполагать о его связи с заговорщиками... Павлов неоднократно в беседах со мной высказывал резкое недовольство карательной политикой советской власти, говорил о происходящем якобы в Красной армии «избиении» командных кадров...»

Показаниями Мерецкова военная контрразведка не сумела воспользоваться. Сталин передумал и вернул Кирилла Афанасьевича из тюрьмы прямо на фронт. Особисты, видимо, сильно переживали: сколько страниц они исписали, придумывая «дело Мерецкова», и пропал их труд...

А генерал Павлов был обречен.

«Уборевич и Мерецков всему командному составу прививали германофильские настроения, — записывал следователь от имени Павлова, — говорили, что нам надо быть в союзе с Германией, так как германскую армию они очень высоко ценят, и всегда ставили в пример немецких офицеров. Будучи приверженцем Уборевича, я выполнял все его указания... Мерецков всегда внушал мне, что Германия в ближайшее время воевать с Советским Союзом не будет, что она глубоко завязла в своих военных делах на западном фронте и в Африке».

Иначе говоря, на Павлова возлагалась вина за всю сталинскую внешнюю и военную политику. Это, оказывается, не Сталин со своим окружением стремился к союзу с Германией, а Павлов и другие генералы. Не Сталин объяснял, Тимошенко, Жукову и другим военачальникам, что в ближайшее время войны с Германией не будет, а генералы-предатели...

Следствие точно знало, какие «признания» им нужны. Военная контрразведка не расследовала причины поражения Западного фронта в приграничном сражении, а сооружала алиби для Сталина.

«Я проявил преступное бездействие, — продолжал записывать следователь от имени Павлова, — вместо того чтобы, учитывая обстановку за рубежом, уже в конце мая вывести все свои части на исходное положение и тем самым дать возможность принять правильные боевые порядки, я ожидал директив генштаба, упустил время и в результате затянул сосредоточение войск, так что война застала большую половину моих сил на марше. Я допустил преступную ошибку, что разместил авиацию близко к границе на аэродромах, предназначенных на случай нападения, а не обороны. В результате в первый же день войны авиация понесла огромные потери, не успев подняться в воздух...»

Павлова обвиняли в том, что он неукоснительно исполнял приказы. Нарком обороны Тимошенко и начальник Генштаба Жуков, следуя сталинской воле, категорически запрещали любые военные приготовления не только в мае, но и в июне сорок первого. Что касается аэродромов, построенных ближе к границе, чтобы поддержать наступающую Красную армию, то такова была военная доктрина государства.

На всякий случай Павлова заставили подписать и показания против маршала Кулика. Особисты были запасливыми: вдруг понадобятся. И записали в протокол допроса:

«Кулик клеветнически отзывался о политике советского правительства, которое якобы попустительствует арестам командного состава армии. Он заявлял, что существующие порядки необходимо изменить. Оскорбительно отзывался о Ворошилове».

10 июля Сталину принесли уже заготовленный приговор:

«Военная коллегия Верховного суда приговорила:

1. Павлова Дмитрия Григорьевича

2. Климовских Владимира Ефимовича

3. Григорьева Андрея Терентьевича

4. Коробкова Александра Андреевича — лишить воинских званий; Павлова — «генерал армии», а остальных троих воинского звания «генерал-майор» — и подвергнуть всех четверых высшей мере наказания — расстрелу, с конфискацией всего лично им принадлежащего имущества... Приговор окончательный и обжалованию не подлежит».

Сталин сказал Поскребышеву:

— Приговор утверждаю, а всякую чепуху вроде заговора Ульрих чтобы выбросил. Пусть не тянут. Никакого обжалования. А затем приказом сообщить фронтам, пусть знают, что пораженцев карать будем беспощадно.

Сталин не хотел лишний раз пугать отступающие войска рассказами об «антисоветском заговоре» внутри Красной армии.

Обвинительное заключение переделали в соответствии с указаниями вождя.

16 июля Сталин подписал постановление ГКО о предании суду военного трибунала Павлова и других генералов «за позорящую звание командира трусость, бездействие власти, отсутствие распорядительности, развал управления войсками, сдачу оружия противнику без боя и самовольное оставление позиций».

21 июля военная коллегия Верховного суда под председательством Василия Васильевича Ульриха приняла решение:

«С обвинительным заключением согласиться, дело принять к своему производству. Дело назначить к слушанию в закрытом судебном заседании без участия обвинения и защиты, без вызова свидетелей».

Заседание началось в начале первого ночи. Уже наступило 22 июля. Ульриха особенно интересовали показания Павлова о Мерецкове. Не знал, что Мерецкова освободят...

Павлов отрекся от всех показаний, данных на предварительном следствии:

— Этим показаниям прошу не верить. Антисоветской деятельностью я никогда не занимался. Показания о своем участии в антисоветском заговоре я дал, будучи в невменяемом состоянии. Я хотел скорее предстать перед судом и ему доложить о действительных причинах поражения нашей армии. Я прошу доложить нашему правительству, что на Западном фронте измены и предательства не было. Все работали с большим напряжением. Мы в данное время сидим на скамье подсудимых не потому, что совершили преступление в период военных действий, а потому что недостаточно готовились к войне в мирное время...

Но слушать Павлова не захотели. Суд продолжался три часа. В начале четвертого утра Ульрих огласил приговор, утвержденный Сталиным задолго до суда.

В тот же день приговор был приведен в исполнение.

Вождь, как обычно, искал и успешно находил «стрелочников», перекладывая на них ответственность за собственные неудачи. Ему нужно