Дело было не сложным и должно было быть закрыто несколько месяцев назад, но они попали в затруднительное положение, когда меченые купюры, которые они пустили в оборот, так и не появились на банковском счету Торелли. Ничего особенного: это просто означало, что Торелли прятал деньги не в банке.

Марк установил камеры наблюдения над офисом Торелли и его гаражами, и теперь они просто ждали ордера на обыск. Как только он будет у них, команда отправится туда и найдет деньги, а Торелли, его брат и кузен будут отправлены на длительное заключение в местную федеральную тюрьму.

Марк потер переносицу, когда Фитц добавил:

– Записи со вчерашнего вечера… – Он заколебался, бормоча «Эмм…», затем промычал что-то и остановился.

Фитц – хороший парень, умный и трудолюбивый, и Марк искренне любил его. Но он мечтал стать когда-нибудь полевым агентом, на что у Марка имелись свои сомнения. Парень имел отличный аналитический склад ума и хорошую интуицию, но работа вне офиса означает принятие решений о жизни и смерти и, что более важно, способность жить с последствиями этого выбора. Тут не место сомнениям, а у Фитца все, что он говорил, казалось, вызывало сомнения.

– Фитц? – протянул Марк, пытаясь скрыть свое раздражение. Туман похмелья окутал голову, в висках стучал пульс, и он прижал ко лбу пальцы, сожалея о том, что прошлой ночью после концерта перебрал с алкоголем.

– Может быть, сам посмотришь? – предложил Фитц.

Марк хмыкнул и повесил трубку, а после минуту сидел на месте, уставившись на вентилятор, который крутился взад-вперед у окна. Даже в семь утра удушающая жара, обрушившаяся на столицу на этой неделе, снова напомнила ему о том, как сильно он скучает по Бостону.

Наконец, он встал с кровати и прошаркал в ванную. Его левое плечо и правое колено заныли – плечо из-за футбольного прошлого, а колено – из-за осколков гранаты, взорвавшейся слишком близко к «Хаммеру» его отряда во время службы в Ираке.

На ходу он включил все лампы и телевизор в маленькой квартире. Телевизор был просто для фонового шума, чтобы в квартире было не так тихо и чтобы немного меньше скучать по детям. По пути он оглядел пустое пространство и, как и всегда в течение последних двух месяцев, напомнил себе, что ему нужно купить хотя бы какую-нибудь мебель. Однажды дети захотят приехать, а у него даже негде толком их принять.

Бреясь, он думал о Шелли и ее выступлении. Она сидела прямо в середине первого ряда, ее вьющиеся светлые волосы были завязаны большим белым бантом. Она сказала ему, что ее посадили в центр, потому что она пела с «очень большим энтузиазмом». Так и было. Высоко подняв голову и расправив плечи, она с удовольствием тянула песню: «Янки-дурачок отправился в город верхом на пони»…

Он ополоснул лицо и достал полотенце из коробки, на которой Марсия своим четким почерком аккуратно надписала «Банные принадлежности». «Вставил перышко в свою шляпу и назвал это макарун…»

Стэн, страховой агент, был там, на концерте. Он, Марсия и Бен, девятилетний сын Марка, сидели через два ряда от него. Прекрасная маленькая семья, наслаждающаяся представлением.

Марк опоздал на несколько минут. Наверное, это неплохо, ведь если бы он пришел вовремя, то мог бы устроить сцену, послать страхового агента Стэна к черту и сказать, что это он должен сидеть на два ряда дальше… один. Что это его семья и что Бен – его сын и поэтому Марк должен сидеть рядом с ним.

Но выбраться из центра города было непросто, поэтому Марк опоздал и, взбешенный, занял свое место на два ряда позади них, его глаза метали молнии прямо в затылок седовласого, слегка лысеющего страхового агента Стэна.

Ледяная вода обжигала.

«Янки-дурачок, так держать! Янки-дурачок, денди…»

Шелли посмотрела в зрительный зал, увидела Марка и на мгновение перестала петь, возбужденно замахав рукой. И тогда он увидел это: пустоту в том месте, где раньше у нее были два передних зуба.

Он ударил кулаком по плитке, его плечо протестующе заныло.

Черт бы ее побрал! Черт бы ее побрал! Черт бы ее побрал! Черт бы ее побрал!

Если бы Марсия позвонила ему и сказала, что у Шелли выпали зубы, он бы рассказал ей, что нужно сделать, где хранятся золотые доллары, купленные специально для Зубной феи. Он бы рассказал ей о серебистом фломастере в своем столе и объяснил, что ей нужно оставить рифмованную записку вместе с монетой, а почерк должен быть закручен так, как будто ее написала фея.

Но его бывшая жена не позвонила ему, чтобы сообщить, что их дочь потеряла свой первый зуб. Или второй. Наверное, это даже не пришло ей в голову. В эти дни Марсия была занята, вела свой бизнес и «воспитывала двоих детей одна», как она любила говорить. У нее не было времени информировать своего бывшего мужа о таких незначительных мелочах, как выпадение зубов у их шестилетней дочери.

Он и Зубная Фея, и Санта-Клаус, и Пасхальный Кролик, и Святой Патрик в одном лице. Он должен быть там, быть частью всего этого.

Выйдя из душа, он обмотал полотенце вокруг талии и вернулся в гостиную. Одним глотком он допил остатки несвежего пива и с тяжелым вздохом открыл ноутбук. Фитц прислал четыре видео, по два с каждой из камер наблюдения рядом с офисом Торелли. Сначала он просмотрел те, что были сняты с камеры у входа, затем те, что с парковки, потом еще раз.

Он позвонил Фитцу.

– Что за черт?

– И я о том же.

17

ГРЕЙС

Грейс мечтала о еде. О хлебе, теплом, из печи: корочка лопается в ее руках, обнажая его мягкие, истекающие паром внутренности. О варенье, мёде и масле, которые так и ждут, чтобы их намазали большими пластами. О винограде и яблоке. О черничных кексах в корзине. А рядом стоит тарелка с толстыми вафлями. Она представляла, как держит разломанный батон, чувствуя пальцами его тепло, как тянется к ножу… Ее рот наполнился слюной, когда нос уловил запах дрожжей…

Она моргнула, а рот продолжил истекать слюной. Потолок над ней был гладким, в отличие от потолка в ее спальне, и на одну драгоценную секунду ей показалось, что она находится в своей старой квартире, в которую они с Джимми переехали, когда только поженились: свет лился через окно, как и тогда по утрам. Она любила ту спальню и ту кровать, то, как золотой свет