Шрифт:
Закладка:
На этом разговор с Алексеем Кумачом закончился. По пути домой Семка внёс предложение:
— Ребята, я так предлагаю: у нас во дворе сарай есть. Вы все его видели. Неважный сарай, но в нем можно на первых порах кое-что разместить. Выкинем на него все лишнее, проведем уборку, а что нельзя выкинуть — перенесем в дом. Я уверен, что мамка согласится. И пока Кумач улаживает дела, у нас уже будет музей.
Мы уцепились за Семкино предложение. Сначала пусть будет так, а что будет потом — увидим.
Будем очищать добытые в реке трофеи от грязи и ржавчины. Ведь кто знает: может быть, винтовку со штыком держал в руках один из сыновей Лукерьи Матвеевны Сухановой? У нее четверо сыновей погибло в Отечественную войну. Мы все добытые в реке фронтовые вещи приведем в порядок и определим их в музей. Выпросим у строителей краску и покрасим, стены сарая. Ступеньки при входе сами отремонтируем. Вставим разбитые стекла, и заживет наш музей боевой славы.
Строим музей! Хламу всякого из сарая вытащили целую гору. В хламе попался нам старинный барометр «Анероидъ», заметьте, что написано с твердым знаком. По кругу на нем: «Буря», «В дождь», «Переменно», «Ясно», «X. погода». Ему, наверно, лет сто. Ударили по стеклу щелчком — и стрелка барометра на «дождь» отклонилась. Мы не обратили на это внимания и вынесли его вместе с хламом, а вечером такой ливень пошел! Я выскочил из дому — и к Семке, в мусорную кучу сразу сунулся. Семка увидел меня, обрадовался:
— Вот здорово, что ты примчался! А я уже из лопухов зонтик сделал и сам к тебе направиться собирался.
Ни слова не говоря, разгреб я весь мусор, ищу барометр.
— Чего ты там роешься? — спросил Семен.
— Нашел!
— Что нашел?
— Барометр.
— Зачем он тебе? Ведь старье? С твердыми знаками.
— Нет, Семка, мы его сохраним. Ведь он сто лет стоял на посту и днем и ночью, тысячи бурь успел показать, тысячи дождей и ясных дней. Его выкинули, а он свое дело делал и ни разу не сказал: «Я устал». Вот это труженик!
Встали мы под лопуховый зонтик с Семеном, завернули барометр в белую тряпочку (ее Семка, из дома принес) и пошли ко мне. А назавтра решили еще порыться в хламе, может быть, еще что-нибудь ценное найдем. На чердаке мы барометр поставили на маленький столик, чтобы всегда он нам виден был. Соединили стрелочки и еще раз щелкнули по стеклу. «Дождь» показали стрелки. Летний дождь! Мы смотрели из слухового окна на тучу, которая тащила на себе сотни тонн дождя и миллиарды бриллиантовых капель. Молчали. Ну а чего тут скажешь — летний дождь идет!
Скрипка играет. Тихо… Олеся занимается.
А. Костров.
Человек-зверь
Здорово, ребята! Иван, ты что-то редко писать стал. Почему?
Ребята, а я на лошади научился ездить. Конь — красавец! Серый в белых яблоках, а на лодыжках у него белые «чулки». Глаза, у него похожи на фиолетовые мыльные пузыри, в которых все окружающее отражено. Зовут коня Франтом. Два раза я уже с него падал: один раз в воду, а другой — на землю. Когда на землю упал, локоть и колено разбил. Я люблю его гладить и чистить. Когда водишь скребком по его шелковистой шерсти, он даже не шелохнется, а только похрапывает и водит ушами.
Когда входишь к нему в конюшню, надо обязательно подать голос, чтобы Франт услышал и узнал, кто вошел. Бывают случаи, когда кони бьют задними ногами даже своего хозяина. У него рефлекс самозащиты. Звери обычно нападают на лошадей неожиданно, сзади. Вот почему следует подать голос.
Франт всегда радуется моему приходу. Косит глазами. Смотрит что я ему принес. Хлеб и сахар он захватывает с ладони одними губами. Губы у него мягкие, словно бархатные, и теплым дыханием из ноздрей обдает. Мне очень нравится, когда Франт жует сено: челюсти у него похрустывают, и время от времени он переступает с ноги на ногу.
Если я: захочу, он может дать мне свою ногу, только надо нагнуться и тронуть его чуть повыше колена, а другой рукой прикоснуться к лодыжке.
За это, конечно, следует угостить его сахаром или хлебом.
В конюшне девять лошадей. Я шефствую над Франтом, Вилен — над Резвым, а Семен — над Искрой. Мы помогаем конюхам разносить сено по кормушкам, чистить лошадей, убирать стойло. Делаем все это мы с удовольствием и катаемся на своих красавцах тоже с удовольствием. У нас два конюха. Николая Ивановича Турбина мы все очень любим. А вот Трофим Хамко — зверь. Как придет пьяный в конюшню, тут уж коням достанется: то вожжами, а то хворостиной ни за что начнет хлестать Зорьку или станет пинать ее под брюхо ногами и всегда ругается разными словами.
На днях он, как всегда, явился в конюшню, покачиваясь, и прямо к Зорьке направился. Хлестнул ее сыромятными вожжами по голове. Она даже на дыбы встала. Он ее еще и еще хлестать начал. Зорька бедная все голову прятала: то вздернет ее вверх, то в сторону отведет, уши прижимает. А знаешь, какая боль для лошади, если попасть вожжами по носу? У них ведь болезненный хрящик у ноздрей. Это, наверное, все равно что щиколоткой удариться об острый угол. Трофим издевался над Зорькой, а мы вошли в конюшню и всё это увидели. Мы сразу же бросились к нему и повисли на нем. Трофим отшвырнул нас. Семку он ударил так, что у него на спине рубец остался. Семка схватился за спину и стал плакать в углу конюшни. А когда Трофим на нас с Виленом замахнулся, Зорька его в это время зубами за плечо грызнула. У него даже пиджак разорвался, и кровь пошла. Трофим так заорал, да так выругался…
Тут же он кинулся в угол конюшни, выдернул деревянную перекладину от стойла и снова к Зорьке. Бить ее этим засовом собрался, а у нее в стойле жеребеночек маленький, коричневый, прижался к стенке, дрожит весь. Зорька его загородила собой и задом к входу встала. Поняла, видно, что задумал Трофим. Начала подбрасывать круп и задними ногами о перегородку бить. Жутко было глядеть. Щепки летели. Трещали доски. Трофим один раз все
