— Ваши деньги, нам не нужны, — категорически заявил Семен.

— Сыночки, — взмолилась она, — корова Минька у меня на мине взорвалась. Жить стало не на что. Одинокая я. Пожалейте, ребятки…

Это неправда все. У нее дом большой. Летом отдыхающим чуть ли не весь дом сдает. Сад у нее есть. Гусей штук двадцать.

— А если мы возьмем сейчас и за милиционером сбегаем, тогда что?

Как услыхала тетка эти слова, узенькие глаза свои расширила, бока кулаками подперла, ноги широко расставила и злобно задышала. Куда ее плаксивое выражение делось. Свернула она два кукиша и сунула их Семке в нос (он к ней ближе стоял).

— Шиш вам с маслом! — сказала. — Раз уж на то пошло, лучше разойдитесь, а не то я вас всех сейчас поубиваю! — Нагнулась за камнем. А как только выпрямилась, у нее из-под сарафана автомобильная камера шлепнулась в пыль и резиновая грелка. Вокруг нее озеро самогонное образовалось.

Семка тоже камень поднял.

— Ты, тетенька, не очень-то… Мы тоже камни кидать умеем.

Хитрая тетка в другую крайность ударилась:

— Что же вам, сыночки, легче будет, когда меня засудите? Пожалейте… Никогда в жисть даже с напёрсток не буду гнать самогонку.

Глазки-щелочки зло и ядовито смотрели на нас. Кинула она на землю бывшие у нее за пазухой, грелки.

— Завязала, — говорит. — Навек завязала.

Семка погрозил ей пальцем.

— Ну если обманешь нас, тетенька, мы к этому ещё вернемся, так и знай.

Напугали мы ее крепко. Может быть, и правда, не будет она больше заниматься таким злом.

— Смотри, тётенька, мы это запомним, — сказал Семка.

— Не сомневайтесь. Я тоже все запомнила.

Так мы и расстались с ней. Вечером, за ужином, я дома рассказал папе все подробно. Мама все слышала и погрозила мне:

— Суешь свой нос куда не надо.

Папа ходил по комнате, скрестив на груди руки, о чем-то думал. Остановился напротив мамы.

— Нос у него нормальный, чуть-чуть курносый. Но это не беда.

Разговор происходил при мне, и я понял, что мне следует уйти. Из другой комнаты мне было слышно, о чем они говорили. Мама очень сердилась:

— Подумать только, мы здесь живем без году неделя, а у Андрея каждый день события. А ты спокоен.

— Кто тебе сказал, что я спокоен? Ему тринадцать лет — спокойным быть нельзя. Только не жури его. Сломать характер легко.

— Андрей, войди! — послышался папин голос.

Я вошел.

— Только не говори, что не подслушивал.

— Я не подслушивал, но вы говорили так громко, и я все слышал.

Мама просила меня поутихомириться. Я не обещал, но сказал:

— А почему же втолковывают всем нам: «Не проходите мимо!» Это что же, для красного словца?

Ну пока все, ребята.

А. Костров.

Семка выручил

Здравствуйте, ребята! Видите, стихами больше не пишу, я вас хорошо понял: «Не в свои сани не садись». Иван, ты спрашиваешь, как зовут скрипачку? Да никак. Она мне не сказала, а я напрашиваться не стал. Письмо прерываю… За мной пришли ребята купаться. На речку двинемся. Гошка на велосипеде примчался, значит, по очереди ехать будем, если, конечно, Гошка нам разрешит.

Мама крикнула мне вслед:

— Возьми плавки! Они уже высохли.

Я отмахнулся:

— Зачем, плавки? Обойдусь трусами.

Кеды свои я снял и нес в руках. Пыль на дороге была уже горячей, и стало припекать. Я перешел на обочину и пошел по траве. Мы вышли за дворы к водокачке, и вдруг… перед нами в красненьком сарафане, как из-под земли, предстала скрипачка. Вот не ожидал! Я поравнялся с Семеном и шепнул:

— Я домой побегу, плавки возьму.

— Но трусы-то на тебе?

— А как же, — удивился я его вопросу.

— Тогда пошли! Что-нибудь придумаем.

Скрипачка подскочила к нам, веселая такая, и спрашивает:

— Ребята, вы купаться? Я тоже. Можно с вами?

Гошка ответил:

— Воды не убудет, топай!

Вилен толкнул меня вперед.

— Знакомься, Андрей! Это наше: «до-ре-ми» — Олеська Капралова, дочка главного врача нашей больницы.

— А я уже его знаю. Он у нас на днях сирени в саду хотел наломать.

«Вот врет!» — подумал я, но сказал:

— Неправда, у нас своя сирень под окном растет. Зачем мне чужая?

Олеся усмехнулась, посмотрела на Гошку.

— Груши доже у всех в саду свои есть, а вот Гошка у соседа их рвет. У соседа они, наверное, вкуснее.

— Что ты болтаешь? — возмутился Гошка. — Никто не рвет.

— А Лопушенко Игнат Васильевич кого крапивой хлестал?

Вилен положил Гошке руку на плечо и сказал:

— Он его не хлестал, он из него пыль выбивал, верно, Гошка?

Гошка, нахмурил брови, оттолкнул Вилена, вскочил на свой велосипед и поехал вперед. Я время от времени поглядывал на Олесю и ничего заносчивого в ней не заметил.

С одной стороны, хорошо, что Олеся как-то неожиданно примкнула к нам, а с другой стороны, я ведь плавки забыл. Что буду делать? Трусы у меня ситцевые, широкие. Такие сейчас и не носят. Но я же не знал, что встретится Олеся.

На берегу все разделись и пошли к реке, а я под кустик — в холодок. Не удалось мне показать ни брасс, ни баттерфляй. Но ничего, зато я можжевеловый куст нашел и стал вырезать палочку. У меня в кармане было увеличительное стекло, я выжег на палочке «Олеся», не знаю зачем. Жарко сидеть у реки и не искупаться. Интересно, что думает Олеся? Наверное, думает, что я не умею плавать. Пусть думает. Время летнее, я еще успею показать ей, на что я способен. Сижу строгаю палочку. Вспотел даже затылок. Семен поглядывал в мою сторону. Взгляд у него был сочувствующий. Он подошел ко мне и тихо сказал:

— Хочешь, я тебе свои плавки отдам, а сам вместо тебя посижу? Мне уже не хочется купаться. Мои плавки тебе подойдут.

Я сказал Семке, что сегодня купаться не буду.

— А то, пожалуйста, бери. У меня хорошие плавки, на них даже маки цветут. Ни у кого таких нет. У нас в сельпо продавались: — Пока мы шептались с Сёменом, к нам подбежала Олеся, схватила меня за руку и потянула к реке.

— Идем, москвич! Или боишься утонуть?

— Кто боится? Он? — возмутился Семен. — Да Андрей лучше нас всех плавает. Просто он… Трусы не взял, если хочешь знать.

Семкины слова словно кипятком меня ошпарили.

— Ты чего болтаешь, Семен?!

Олеся, как тогда в саду, залилась хохотом:

— Тогда сиди, соната фу мажор, — сказала