Шрифт:
Закладка:
Эффектно. Вельский умел построить интригу. В этом чувствовался опытный преподаватель. Скорее всего — профессор. Мог начать с американской книги — так ведь не начал.
«Вельский любит удивлять», — заключает Чагин.
Возвращаясь с Верой домой, он спросил ее о профессоре.
— Кто профессор — Вельский? — Вера засмеялась. — Он работает копировальщиком в Центральной библиотеке. Но держится как настоящий профессор. Ему хочется быть властителем дум…
— Он тебе не нравится?
— Почему? Нравится. Он забавный.
Вельский, по словам Веры, мог бы быть идеальным профессором, только что-то у него не сложилось. Иногда он намекал на какие-то непреодолимые обстоятельства, которые помешали ему занять это место. Одними глазами указывал куда-то вверх, и это было красноречивее любых пояснений. Впрочем, были и пояснения — их давали люди, хорошо знавшие Вельского. Великолепный рассказчик и эрудит, он так и не написал ни одной работы. Вера остановилась и развернула Исидора за плечи к себе.
— Ни одной, — коснулась его носа своим. — И тогда он начал играть в профессора.
Из Вериного рассказа выяснилось, что, работая в библиотеке, Вельский изготовлял фотокопии и микрофильмы. Чагин подумал, что они с Вельским чем-то похожи: не создают знание, а размножают его. Копируют — с той лишь разницей, что деятельность Вельского контролируется, а Чагина — нет.
Когда речь зашла о контроле, Вера понизила голос.
— Это не мешает ему копировать кое-что и для себя. — Она приложила палец к губам. — И это обеспечивает ему круг почитателей, о котором он мечтал.
— Кружок, — уточнил Исидор. — Шлимановский кружок.
* * *
Через несколько дней Чагин встретился с Николаями. Они спросили о том, как его приняли в Шлимановском кружке.
— Хорошо, — коротко ответил Исидор.
Его приняли хорошо, а он будет на них доносить. Слово доносить в отношении сотрудничества с Николаями употребляется им впервые. Чагин пишет, что у него сжалось сердце — таких выражений прежде он также не использовал.
Тон Дневника ощутимо меняется. Исидор, по его собственному выражению, начинает рассуждать — он, не любитель рассуждений. Описатель предметов и событий. В конце концов, записи Чагин ведет не для памяти.
То, что он писал прежде, было называнием и перечислением, там слова подбирались легко. Здесь же написанное Чагиным становится патетически-неуклюжим, по-ученически литературным и, не будь оно таким грустным, могло бы вызвать улыбку. Свое состояние Исидор первоначально определяет как сердечное смятение, но потом, зачеркнув оба слова, пишет над строкой, что близок к отчаянию. В этом он не может винить никого, кроме себя, потому что все решения принимал сам.
На вопрос о том, что происходило на двух заседаниях кружка, Исидор подробно описал посещение Шлиманом американского президента и его общение с кардиналом Анджело Маи. Не дав Николаям вставить ни слова, Чагин тут же перешел к разоблачению немецкого фантазера. Очевидно, это было не то разоблачение, которого ждали собеседники, потому что Николай Петрович перебил его:
— Вельский показывал какие-нибудь копии?
— Какие копии? — переспросил Чагин.
Николай Иванович сцепил пальцы, и они побелели. Хрустнули. В этом было что-то зловещее. Хруст-предупреждение.
— Ну, не валяйте дурака! — Хрустнув напоследок, Николай Иванович разжал пальцы. — Вельский — фотокопировальщик в нашей библиотеке и имеет доступ в спецхран. Нас интересует, что он там, как говорится, копирует.
Исидор почувствовал, как к голове прилила кровь.
— Он читал нам про Шлимана… Из папки… Вы думаете, это были копии?
— Не думаю — я это знаю.
— Откуда? — зачем-то спросил Чагин.
— От верблюда. По имени Альберт.
— Альберт — наш человек, — пояснил Николай Петрович. — И он ничего не скрывает. В отличие от вас.
— Я тоже ничего не скрываю, — сказал Чагин. — Просто не понимаю, что запретного может быть в книге про Шлимана.
— То… — Зрачки Николая Ивановича сузились. — То, что эта книга издана за границей. Теперь понимаете? И он ведь, подлец, не только про Шлимана копирует.
Лицо Николая Петровича выражало печаль.
— Наверное, мы оказались слишком доверчивы, — обратился он к Николаю Ивановичу. — Наверное, этому парню лучше было бы сидеть в Иркутске. — Он посмотрел на Исидора. — А ведь это только начало: мы строили на вас большие планы.
— Отправим его к чертовой матери в Иркутск, — предложил Николай Иванович.
Чагин молчал. Он уже и сам не знал, где ему лучше быть. Он, может, и уехал бы, если бы не Вера. Вера…
— Хорошо, — Николай Петрович сдул с рукава что-то невидимое. — Будем считать это недоразумением. Верно?
Чагин кивнул. Николай Иванович подошел к нему вплотную и поправил завернувшийся воротник.
— Только больше с нами не хитрите, — сказал он тихо. — Очень вас прошу. Очень.
* * *
Октябрь начался появлением крысы. Часа в два ночи я проснулся от стука в дверь. Там стояла — нет, не крыса — Ника. Крыса появилась у нее в комнате.
Уже лежа в постели, девушка услышала шуршание в углу. Включив свет, увидела отвратительный хвост, медленно втягивающийся в дыру у плинтуса. Когда хвост исчез, Ника снова легла, но заснуть уже не смогла. Минут через сорок нашла в себе мужество выключить свет. Вскоре крыса снова выползла из своего убежища. Ника не спала, и крыса это видела. Но не уходила. Не шевелясь смотрела на Нику. Эти твари умные и наглые, они знают, когда их боятся. А Ника боялась.
— В конце концов, сейчас их год, — сказала она. — Им теперь всё позволено.
— Думаете, они верят в такую чепуху?
Ника уклонилась от полемики:
— Нужно завести кота. Такого, чтоб ловил крыс.
Конечно, нужно. Как она, интересно, это себе представляет? Притащить домой кота с помойки не получится — такие коты превыше всего ценят независимость. Свобода или смерть, говорят они обычно. Мяу.
— Ночуйте на моей кровати — я лягу на раскладушке.
Кивнула. Едва заметно. Еще как бы не соглашаясь, но вообще-то, конечно, соглашаясь. Мы долго молчали.
Потом отправились в ее комнату за вещами, и она показала мне дыру у плинтуса. О-гром-ну-ю. Мне показалось, что из нее торчал кончик крысиного хвоста. Может быть, оттого, что я был готов его увидеть.
Когда Ника стелила мне на раскладушке, я почувствовал, как по телу прошла теплая волна. Ничего такого я в отношении Ники не планировал, но мои планы здесь не имели уже никакого значения. Так же, думаю, как и планы Ники.
Есть обстоятельства, в которых вероятность события обладает таким притяжением, что не следовать ему невозможно. Кролик, в общем, не собирался в пасть к удаву, а глядишь — и прыгнул: обстоятельства. Всеобщее неверие в какой-либо другой исход оказало на него свое гипнотическое действие.
Крыса знала, что в подобной ситуации нет вариантов. Что стоит