«Теперь вы останетесь там, — сказал я, — и боже упаси, чтоб вы еще когда-нибудь облеклись в плоть и кровь!»… На душе у меня сделалось до того легко, я был счастливейшим из людей; политехник отшлифовал меня; я просто-таки блаженствовал и так на ящике и уснул, а утром, — собственно, был уже полдень, но в то утро я спал на удивление долго, — я все еще сидел там, счастливый, ибо постиг, что мое некогда единственное желание было глупым; я справился о политехнике, но он исчез, подобно греческим и римским богам.

С той поры я почитаю себя счастливейшим человеком. Я счастливый директор, моя труппа не рассуждает, публика — тоже, она от души веселится; я сам ставлю все мои спектакли, и мне никто не препятствует. Я заимствую из разных комедий самое лучшее, все что хочу, и никто на это не досадует. Пьесы, которыми нынче пренебрегают большие театры, но которые тридцать лет назад пользовались успехом у публики и исторгали слезы, вот их-то я теперь и беру, и показываю малышам, и те плачут точно так же, как плакали отец с матерью; я даю «Йоганну Монфокон» и «Дювеке»[66], но в сокращении, потому что малыши не любят любовного вздора, они хотят: чтоб несчастливо, но побыстрее. Данию я изъездил уже вдоль и поперек, всех знаю, и все меня узнаю́т; теперь я подался в Швецию, повезет мне здесь и я заработаю хорошие деньги, сделаюсь скандинавом[67], а иначе — ни за что, это я говорю вам, как своему земляку.

И я, как земляк, разумеется, тут же это пересказываю, единственно ради удовольствия порассказать.

Глава X. Шхеры

Путешествуя по каналу через Швецию, сперва неуклонно подымаешься вверх, преодолевая реки и озера, леса и скалистые горы; ты озираешь с высоты лесные пространства и воды, но мало-помалу судно спускается с горной террасы; возле Мема[68] ты вновь оказываешься внизу у соленого фьорда; между остатками низких и толстых стен высится одинокая башня, это развалины Стегеборга[69]. По побережью тянутся меланхолические черные леса, обнимающие долинки, поросшие травами; чайки с криками кружат над нашим судном, мы у Балтийского моря, на нас повеяло свежим морским ветром, он веет так же, как и в былые героические времена, когда викинги, сыновья высокородных отцов, свершали здесь свои подвиги. Как и перед ними, расстилается перед нами морская гладь, все та же, со своими бесчисленными островами; тысячи скалистых островов и каменных глыб усеяли море вдоль всего берега, пучина меж ними и материком есть то, что мы называем «шхерами», они переходят друг в друга во всем своем разнообразном великолепии. Мы видим их в сиянии солнца и в штиль, это как большущий английский парк, только лужайка здесь — глубокое море, клумбы на ней — скалы и островки, щеголяющие сосной и елью, дубами и зеленым кустарником; взгляни на это, когда ветер задувает с востока, а волна разбивается о подводные камни и, пенясь, откатывается от скал; даже корабль дает тебе ощутить всем телом могущество моря, тебя словно бы возносят неземные руки.

Мы летим навстречу ветру и волнам, как если бы нас нес храпящий конь самого морского владыки[70], от шхеры к шхере; раздается сигнальный выстрел, и из одиноко стоящего деревянного дома выходит лоцман. Перед нами то открытое море, то мы снова плывем между черными каменными островами; они лежат в воде, словно исполинские чудища, один напоминает своею формой выпуклый черепаший панцирь, у другого — шероховато-серая слоновья спина. Дряхлые беловато-серые скалы возвещают, что над ними бушевали тысячелетние непогоды. Мы приближаемся к скалистым островам покрупнее и к серым, крошащимся, древним скалам материка, где угнетенный ельник растет в непрестанном борении с ветром; шхера то являет собою узкий канал, то широкое озеро, усеянное мелкими островками, все они каменные, зачастую это всего лишь жалкая глыба, за которую уцепилась сиротливая сосенка; над выставленными морскими вехами с криками кружатся чайки. Вот завиделся одинокий крестьянский двор, сверкая красною краской на фоне темной земли; несколько коров лежат греются на солнце на плоской скале возле маленького, приветливого пастбища, которое будто нарочно здесь устроено или же вырезано из какого-нибудь луга в Сконе. Как, должно быть, одиноко жить на этом маленьком острове. Спроси мальчика, который приглядывает за скотиной, он тебе расскажет.

— Тут живо и весело! — говорит он. — День так долог и светел, ранним утром в море на камне сидит лает тюлень, а пароходы с канала обязательно пройдут мимо! я их всех до одного знаю! Ну а вечером, когда солнце заходит, до того занятно разглядывать облака над землей: из серебра и золота, красные, синие, встают горы с замками, проплывают драконы с золотым гребнем, или старый великан с бородою до пояса, все из облаков, и вечно меняются. По осени начинаются бури, и частенько на тебя нападает страх, когда отец выходит в море на помощь кораблям, которые терпят бедствие, но при этом ты как будто делаешься новым человеком. Зимою тут стоит крепкий лед, можно ездить с острова на остров и на материк; а если к нам наведается медведь или волк, то шкуру его мы пустим на шубу! В горнице тепло, а еще там читают и рассказывают про старину!

Старина, какой же длинный свиток воспоминаний развертываешь ты в этих шхерах! Старина, где все принадлежало отважному. Эти воды, эти скалистые острова и берега видели героев, более гораздых на подвиг, чем на доброе дело, они заносили для смертельного удара секиру, что звалась Свистящею Великаншей. Сюда приходили на своих кораблях викинги; вон на том мысу чинили они береговой разбой, забивали и угоняли пасущийся скот; дряхлые скалы, умей вы говорить, вы поведали бы о поединках и о богатырских обычаях. Вы видели, как герой рубил мечом и метал копье, левая рука его управлялась с этим не хуже правой. Меч так и мелькал в воздухе, казалось, их целых три. Вы видели, как в боевом снаряжении он прыгал вперед и назад, на высоту, превышающую его рост, а когда он бросался в море, то плавал как кит. Вы видели, как сражались двое: один метнул свое копье, другой перехватил его на лету и послал обратно, и оно, пройдя через щит и тело, вонзилось в землю. Вы видели богатырей с острым мечом и свирепым сердцем! Меч целил в колено, но противник подскочил вверх, и меч просвистел у него под пятками. Могучие предания старины! Дряхлые скалы, о, если бы вы