выросли в дружной и любящей семье. Конечно, случалось всякое. Бывало, что родители ссорились, бывало, мы обижались на них, а они сердились на нас. Особенно сложно было, когда из Арии полезло ее неуправляемое бунтарство. Но общий язык всегда находили. А главное – я знал, что такое любовь в семье. Это было для меня образцом. Надеялся, что и у нас с Олей будет так же. Но… не вышло.

Три года назад отец переболел ковидом. Вроде, и не слишком тяжело, но чувствовал себя потом неважно. Жаловался на слабость, головокружения. Мама после долгих боев загнала его в поликлинику, однако врач отмахнулся: последствия ковида, пройдет. Потом начали появляться какие-то странные синяки по всему телу. Ему бы сдать самые простые анализы, а он все откладывал. Пока на работе не началось сильное кровотечение из носа. В больницу привезли без сознания. Диагноз стал шоком – острый миелоидный лейкоз, скоротечный рак крови. Через две недели его не стало.

Для мамы это был страшный удар. За тридцать три года они настолько срослись, что она не представляла себе жизни без него. На работе взяла отпуск и целыми днями сидела, глядя в одну точку. Нам с Арией приходилось по очереди быть с ней, едва ли не насильно заставлять вставать с постели, одеваться, мыться, есть. Только через два месяца она потихоньку начала выправляться, но до конца в себя так и не пришла.

Любить – прекрасно. Но как страшно терять... Я это знал. Наверно, поэтому и боялся полюбить снова.

СЛЕДУЮЩАЯ ПРОДА В ПОНЕДЕЛЬНИК ВЕЧЕРОМ

26 и 27 августа скидка 20% на мои книги (ссылки не даю, они не работают отсюда)

Анна Жилло:

Коник-остров. Тысяча дней после развода

Терпкий запах тиса

Третий шанс

Клин клином: рецепт счастья

Татьяна Рябинина. Теща горного короля

Глава 18

Читка всегда была моей фишечкой. Над техникой и нюансами приходилось работать, это давалось тяжелее. А вот открыть любые ноты и сыграть так, словно уже раз в третий или пятый – запросто. В музыкалке, особенно в младших классах, часто филонил, когда задавали что-то на разбор. Работал дома над старым, а новое с нахальным видом играл с листа.

Уверенное чтение пошло мне в плюс, когда пришел в оркестр. И в Александринку, и сейчас. Умеешь читать – значит, быстро освоишь всю рабочую программу. Уже через две недели выпустили на концерт, а потом взяли и на гастроли. Но это не означало, что я полностью вошел в репертуар.

Вот и сейчас пришлось играть то, что толком еще не проработал. Нигде мимо нот не налажал, но краем глаза видел, что Карташов иногда морщился. Ну да, кое-что звучало сыровато.

- Феликс, тут поработай, - сказал он тихо после «Интродукции» Элгара. – Пока не вывозишь.

Это было справедливо, но все равно обидно. Я всегда был самолюбивым перфекционистом, если поскрести. Ария частенько надо мной посмеивалась, когда я долбил одно и то же по сто раз. А Лика просто удивлялась, хотя редко слушала мою игру. К классике она была абсолютно равнодушна. Если я плотно занимался, или не приезжала, или уходила в другую комнату и надевала наушники. А на концерте побывала ровно один раз, когда меня пригласили в сборник Филармонии. Это надо было понимать как великую жертву.

На второй бис мы играли «Маленькую ночную серенаду» Моцарта с соло Ирины. Марков показал, что это последний номер. Обычно ориентировались на интенсивность аплодисментов, но не больше трех. В этот раз аплодировали средне. Финальный поклон, и тут дирижер традиционно должен пожать руку первой скрипке. Точнее, поцеловать, потому что дама. Рутина – но я буквально почувствовал ее напряжение.

Тогда, в Гонконге, Карташов и Лабудинский загораживали ее, сейчас мы сидели немного под другим углом, и я видел ее лицо – в профиль. И упрямо приподнятый подбородок, и натянутую улыбку.

Интересно, привыкнет ли она, справится ли? Или все-таки не выдержит и уйдет? Наверно, ей было бы легче, если бы ушла. Но я поймал себя на том, что не хочу этого.

Когда в Гонконге мы садились в самолет, она была для меня практически чужим человеком. Малознакомым. Да, я сочувствовал ей, но, наверно, так сочувствовал бы и кому-то другому. А в ходе дорожного разговора, который начался как-то сам по себе, Ирина раскрылась с неожиданной стороны. С каким теплом она говорила о своем прадедушке. А о скрипке! Лоренцо – как живое существо. Ну да, для меня виолончель тоже была живой, и я с ней иногда разговаривал, но имени ей не придумал. А еще мы говорили о детстве. Наши детские воспоминания, хоть и не общие, но все равно где-то соприкасались, переплетались, и это было приятно.

- Феликс, не подкинешь до Восстания? – попросил Карташов, когда мы переодевались после концерта.

Крюк был небольшим, я согласился.

- Послушай, - сказал он, едва мы выехали на Невский. – Я понимаю, не мое дело, но… зря ты это.

- Что зря? – не понял я.

- Маркова. Она, конечно, женщина красивая, и Антоша с ней очень нехорошо обошелся. Только…

- Володя, без обид, но это точно не твое дело, - отрезал я.

Какая-то гаденькая часть меня хотела узнать, что это за «только», однако я не пошел у нее на поводу. А вот Володя уже реально бесил. Он был старше меня на шесть лет, но вел себя как мудрый дедушка, поучающий внука-несмышленыша. Ну да, формально мой непосредственный начальник и голос за меня отдал на прослушивании. Я не собирался с ним ругаться, однако границы стоило уже обозначить.

- Окей, заткнулся, - Карташов поднял руки с растопыренными пальцами. – Только одно скажу и все, молчу. Шепотки про вас уже пошли, а Марков Иру просто так не отпустит. Я его знаю пятнадцать лет, в один год в оркестр пришли, еще когда он флейтистом был. Как профессионал он прекрасен. Как человек… ну ты сам понимаешь. Плюс себе на уме и злопамятный, как слон. Просто дружеский совет, будь поосторожнее.

- Хорошо, я понял.

К счастью, развивать тему дальше Карташов не стал, да и ехать было недалеко. Но настроение испортилось капитально.

Значит, шепотки пошли. И почему я не удивлен?

Совет быть поосторожнее, с одной стороны, был вполне разумным. С другой, здорово раздражал. Нет, я не собирался заводить никаких отношений с Ириной. Не то что идти, даже лежать в эту сторону