Лена кивнула.

Повернувшись к нему спиной, она расстегнула молнию на зимнем костюме, затем села на кровать, чтобы снять ботинки. Избавившись от одежды, Лена потерла руки от холода. В том, что на ней было надето, не было ничего сексуального — кремовая кофта и легинсы, длинные плотные носки, — однако в голубом сиянии ее силуэт казался ему безупречным.

Когда Том рекомендовал Лену в качестве своей замены, Константинос с трудом представлял, о ком он говорит. Когда Лена вошла в конференцзал для собеседования, облака, скрывавшие солнце, внезапно разошлись, лучи проникли в окно и упали прямо на нее, — на один краткий миг ему показалось, что силуэт Лены отлит из золота.

А когда она улыбнулась, у него перехватило дыхание. На ней была красная блузка и обтягивающие черные брюки, она была прекрасна, как Артемида. Константинос старался не поддаваться влечению, и все же собеседование с Леной продолжалось в три раза дольше, чем обычно.

После ужина с вином Константинос не сомневался, что Лена Вейр — самая красивая женщина, которую он когда-либо видел.

Как он мог забыть об этом?

Пока Константинос пытался прогнать волнующие воспоминания, Лена сняла ботинки, быстро нырнула в свой спальный мешок, потянулась к молнии внизу и…

Их взгляды встретились. Даже при тусклом освещении он видел, как краска залила ее щеки. Желание пронзило его с такой силой, что перехватило дыхание.

— Ты замерзнешь, если не залезешь в спальный мешок, — смущенно пробормотала Лена.

Замерзнешь?! Константинос едва не пылал от возбуждения.

Лена застегнула молнию до подбородка и крепко зажмурилась, чтобы не смотреть на Константиноса. От одного взгляда на его мускулистое тело, обтянутое термокостюмом, ее охватил трепет возбуждения.

Матрас с другой стороны кровати прогнулся. Лена задержала дыхание и еще крепче зажмурила глаза. Как только Сиопис устроился на своей половине, в комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь ее прерывистым дыханием.

Она плотнее закуталась в спальный мешок и пожалела, что забыла накинуть шарф. В раздевалке она была в таком смятении, что засунула его в шкафчик. После ее советов Константиносу она по глупости забыла взять с собой джемпер. У Лены начал замерзать нос.

Время шло. От соседа по кровати не исходило ни единого звука. Она помнила, как проснулась в перерыве между занятиями любовью в ту ночь и смотрела, как он спит, при свете не гаснущего солнца, проникавшего сквозь плотные шторы. Она была очарована. Ее папа храпел так громко, что мог разбудить всю улицу, а Константинос дышал беззвучно, и только вздымавшаяся грудь указывала на то, что он спит, а не умер.

Желание перевернуться и прижаться к нему так близко, насколько позволяли спальные мешки, было невыносимым.

Ее мозг не выключался. Мысли кружились, как карусель. Она больше не могла держать глаза закрытыми. Ей отчаянно хотелось, чтобы Константинос проснулся и сказал что-нибудь, что угодно, лишь бы нарушить пугающую тишину. Чем дольше тянулись минуты, тем больше образов прошлого мелькало у нее перед глазами, тем больше непроницаемые темные стены смыкались над ней и тем сильнее давили глыбы льда и снега, нависающие над ними. Удары ее и без того неровного бьющегося сердца сменились на пугающе рваный ритм, дышать стало почти невозможно.

Несмотря на все усилия, Константинос так и не смог уснуть. Он просто слишком остро ощущал Лену, съежившуюся на другой стороне кровати.

Он слышал каждый ее вздох, улавливал малейшее движение тела. Только сейчас, лежа в этом ледяном склепе, он по-настоящему понял, что она имела в виду, когда говорила, что тишина здесь особенная. Ничто не проникало сквозь толстые стены. Они были только вдвоем, отгороженные от всего мира.

Внезапно ее дыхание стало поверхностным и прерывистым. Что-то было не так…

А затем послышался слабый лепет, Константинос не узнавал ее голоса, это было похоже на… песню?

— Лена?! — Встревоженный, он повернулся. — Ты в порядке?

Она не ответила, просто продолжала петь, но на этот раз более отчетливо, позволив ему разобрать слова песни, которая вообще не имела смысла.

— Отплывает большой корабль, алле-оп, алле-оп… — Она сглотнула. — Алле-оп, алле-оп… — Еще раз. — Отплывает большой корабль, алле-оп, алле-оп, в последний сентябрьский день.

Инстинктивно он расстегнул молнию на спальном мешке настолько, чтобы освободить руки, чтобы обхватить ее и прижаться. Она не сопротивлялась. Из-под верха ее спального мешка высунулась рука и обхватила его.

Он поймал ее и крепко прижал к себе, так близко, как только мог; все это время она пела еще один припев странной детской песенки.

— Лучше? — спросил он, когда пение, наконец, стихло.

Она ответила сдавленным «Спасибо». Он сжал ее руку. Она сжала в ответ.

— Всегда так?

Лена покачала головой. У нее не было приступов паники с тех пор, как она в последний раз спала в иглу. В тот раз ей удалось щелкнуть выключателем, установленным сбоку от кровати, и в комнату проникло немного света, но приступ продолжался еще пятнадцать минут. На этот раз паника ослабла в тот момент, когда Константинос произнес ее имя и обнял. Так быстро с приступами паники не удавалось справляться даже матери…

— Спасибо, — повторила Лена.

Его руки напряглись, он уткнулся лбом в капюшон ее спального мешка.

Сердце Лены бешено заколотилось, а глаза наполнились слезами. Его объятия и сила его тела, плотно прижатого к ней, заставили ее почувствовать себя женщиной, тонущей в океанский шторм, которую подняли на спасательную шлюпку и осторожно направили в спокойные воды.

— Тебе, должно быть, холодно, — прошептала она, едва сдерживая слезы.

Константинос выбрался из своего теплого кокона, чтобы утешить ее.

Приступ прошел, и теперь ее переполнили другие чувства, удары сердца отдавались этим тяжелым рваным ощущением.

— Все в порядке, — сказал грек так беспечно, будто спать на глыбе льда для него не впервой.

Не выпуская руки Константиноса, Лена перевернулась, чтобы видеть его.

— Это не нормально. Ты простудишься.

Он поднял голову. Тусклое голубое освещение придало его резким чертам еще больше контрастности. Однако в его глазах было столько тепла, столько чувства, что Лена подалась вперед и обхватила его за шею. Его кожа была холодной, Константинос действительно замерз, пока утешал ее.

Лена не хотела выпускать его из объятий. Она хотела, чтобы он забрался в ее спальный мешок и поделился своим теплом.

— Тинос, ты замерзаешь.

Сердце Константиноса сжалось, когда он услышал, как Лена назвала его. Он судорожно вдохнул.

Кого он пытался обмануть? Чем больше он боролся с этой горючей смесью эмоций и желания, тем сильнее хотел ее.

Неужели он всерьез думал, что сможет прожить с Леной Вейр, не ведя постоянной борьбы с