который начинался прямо с порога. Я зашла в квартиру и застыла на маленьком придверном коврике, боясь наступить мокрыми сапогами на такую красоту.

– Ну, что у вас? – Леопардовая дама нетерпеливо взмахнула рукой.

– В каком смысле?

– Что там бывшая няня?

– Извините, я писала ректору, я с ним хотела поговорить.

– Это неважно, – собеседница повторила тот же жест. – Ректор занятой человек, его перепиской занимаюсь я. Говорите со мной, я лучше знаю Любку.

– А, вы жена Евгения Вениаминовича? – догадалась я.

– Нет, я Ирма Игоревна, – сказала дама таким тоном, как будто это что-то объясняло.

В квартире была необычная акустика. Наши голоса поднимались вверх, отражались от высоких потолков с лепниной и исчезали где-то в конце коридора, за поворотом.

– Так какой у вас вопрос? – подстегнула Ирма Игоревна.

– Понимаете… – я не знала, с чего начать. – А сколько времени у вас проработала Любовь Максимовна?

– Три месяца.

– Так мало? Не выдержала испытательный срок?

– Нет, просто мы отказались от услуг няни.

– Почему?

– По семейным обстоятельствам.

– Любовь Максимовна хорошо выполняла свои обязанности?

– Вполне.

– У вас были к ней претензии?

– Никаких.

– Неужели совсем никаких замечаний? – не поверила я. Насколько я успела узнать госпожу Напалкову, трудовым рвением она не отличалась.

– Абсолютно, – так же бесстрастно ответила Ирма Игоревна.

В общем, чего и следовало ожидать: богатые люди не откровенничают, держат на расстоянии. Вот только непонятно, зачем меня тогда пригласили?

В коридоре послышались шаркающие шаги. Я увидела силуэт старика, который медленно приближался, держась за стеночку. Когда старик подошёл ближе, я ахнула: это был Евгений Вениаминович Моравский собственной персоной, но как же плохо он выглядел! Ректор совсем не был похож на свою фотографию на сайте университета. Улыбающийся энергичный мужчина превратился в старую развалину: кожа пожелтела, щеки ввалились, глубокие морщины избороздили лицо. И только глаза продолжали гореть неистовым огнём.

– Евгений Вениаминович, зачем же вы встали! – воскликнула леопардовая дама. – Вам надо отдыхать.

– Оставьте, Ирма Игоревна, – отозвался ректор. – Смерть человеку столь близка, что можно не бояться жизни.

Я мгновенно узнала его голос, такими интонациями разговаривал попугай Кирюша.

– Это ведь цитата Фридриха Ницше, правильно? – догадалась я.

Старик с интересом посмотрел на меня:

– Приятно слышать, что люди читают Ницше.

– Знаете, я в последнее время очень часто его слышу. Буквально как попугаи все повторяют.

Ирма Игоревна дёрнулась, словно от удара током, камни в ее серьгах ярко блеснули. Ректор тоже оживился.

– Забавно, что вы упомянули попугаев, – сказал он. – У нас жил попугай, я ему читал работы Ницше, и он, шельмец, научился так к месту цитировать философа, как будто на самом деле понимал, о чем говорит. Я его Фридрихом назвал, в честь самого Ницше. Умнейшая была птица, доложу я вам, породы жако.

– А-а, это такой крупный, серый, с красным хвостом?

– Да-да. Вы знакомы с этой породой?

– У меня живёт такой, – ответила я, – только его зовут Кирюша. Тоже любит иногда ввернуть что-нибудь умное. А куда делся ваш Фридрих?

– Увы, его съела собака, – вздохнул ректор.

– Ужас какой!

– Представьте, какой это был ужас для нас. Мы в один миг потеряли и попугая, и собаку.

– Неужели пристрелили псину? – изумилась я.

– Нет, там другое…

В этот момент послышался топот маленьких ножек. Из конца коридора во весь опор на нас мчалась какая-то пухлая бежевая сосиска. При ближайшем рассмотрении сосиска оказалась мопсом. Не снижая скорости, мопс врезался в меня и вцепился зубами в сапоги с явным намерением разорвать их в клочья. Прокусить натуральную кожу не удалось, поэтому собака в бессильной злобе царапала когтями пол и рычала.

– Фу, иди отсюда, – я безуспешно пыталась отпихнуть сосиску.

Обычно мопсы – милые плюшевые увальни, абсолютно не агрессивные, их можно бесконечно гладить, тискать и чесать им животик. Но этот был просто каким-то комком ненависти.

– Кажется, в вашего мопса вселился дьявол, – сказала я. – Экзорцисту показывали?

– Он был добрым псом, но недавно мы поставили ему клизму, с тех пор он изменился, – объяснил хозяин.

– Клизму? Съел что-то вредное? Целый торт?

– Он сожрал нашего попугая Фридриха.

Пока я приходила в себя от изумления, мопса яростно вытошнило чем-то оранжевым на ценный паркет.

– Я уберу, не беспокойтесь, Евгений Вениаминович, – сказала Ирма Игоревна, подхватила огрызающегося мопса под мышку и пошла за тряпкой.

Я сделала вывод, что она служит здесь домработницей. А гонору-то сколько у прислуги, мама дорогая!

Лицо ректора осталось бесстрастным, кажется, его уже мало что беспокоило в этой жизни, а испорченный паркет – в последнюю очередь.

– Как же Фридрих поместился внутрь такой маленькой собаки? Ведь попугаи жако размером в две ладони крупного мужчины… – задумчиво проговорила я.

– Я сам удивляюсь. Но нет никаких сомнений, няня видела собственными глазами, как мопс сожрал попугая.

– Наверное, он сначала обезумел, а потом сожрал, а не наоборот, – высказала я версию. – Безумие придало ему сил.

– Вполне возможно.

– А няня не могла что-то перепутать? Или солгать? – осторожно спросила я.

– Ни в коем случае. Любовь Максимовна исключительно ответственная и порядочная женщина. Да и зачем ей лгать?

Вот именно – зачем. Учитывая, что Фридрих, живой и невредимый, сидит сейчас в клетке у меня в квартире и, может быть, в данную минуту даже цитирует Ницше.

– Евгений Вениаминович, почему вы отказались от услуг няни?

– Катенька уехала рожать в Израиль. Она будет там жить с малышом и старшим сыном, уже нашла русскоговорящую няню. Скорей всего, обратно она не вернётся…

Я прикидывала: кто такая Катенька? Если она находится в детородном возрасте, то, должно быть, его дочь? А Любовь Максимовна, получается, была няней у старшего внука.

Ректор как будто смотрел сквозь меня, кажется, он понятия не имел, кто я и зачем пришла. Да и вряд ли его это интересовало, он был уже не здесь. Евгений Вениаминович умирал, это было очевидно, от жалости к нему у меня кольнуло сердце.

Прискакала запыхавшаяся Ирма Игоревна с тряпкой в руках. Она бросила тряпку на пол и ласково, но твёрдо сказала ректору:

– Евгений Вениаминович, пора принимать лекарство.

Домработница взяла старика под руку и повела вглубь квартиры, кинув мне через плечо:

– А вы подождите здесь, я скоро вернусь.

Меня в очередной раз поразило, как по-хозяйски она себя ведёт: читает почту ректора, отвечает на письма, приглашает в дом посторонних людей. Хозяин одной ногой в могиле, дочь уехала за границу, вот прислуга и распоясалась.

Вернулась Ирма Игоревна с какой-то бумажкой в руках.

– Евгений Вениаминович умирает? – прямо спросила я.

– Да, поэтому попрошу больше ему не писать и не беспокоить. Вот, держите, это паспорт на попугая, – она протянула мне бумагу.