– В Донкастер.

– Умница.

Эди Банистер ждет, когда паренек сядет на стул и отвернется к окну, затем проходит в спальню, берет свой тревожный чемоданчик (содержимое которого тоже раз в месяц проверяется на сохранность, чтобы в случае чего не тратить время на сборы) и дорожный набор Бастиона. Затем подзывает собаку, перешагивает через трупы мистера Биглендри и Джорджа, выходит и запирает квартиру, оставляя в ней Джеймса. В коридоре она некоторое время сражается со своим складным зонтом. У этого предмета, по мнению Эди, удивительно точное название: складывается он отлично, а вот раскрывается с трудом. Обычно ей лень с ним возиться, однако сегодня идет дождь, а после того, как она, спасая собственную жизнь, отправила на тот свет двух головорезов, будет очень глупо умереть от пневмонии, не доведя дела до конца. Эди Банистер заигрывала со смертью с юных лет, но приглашать ее в дом все же не спешила. Бастион не пережил бы горя.

Победив зонтик, она бросает злобный взгляд на ворчливое небо и навсегда покидает «Роллхерст корт».

То же лондонское небо, серое с легкой примесью оранжевого от уличных фонарей, обрушивает стены слепящего дождя на Джо Спорка, спешащего по улицам Сохо. Он пренебрег телефоном, решив с глазу на глаз высказать Билли Френду свои соображения по поводу происходящего. А раз уж Джо здесь (и стремительно промокает до нитки) неплохо бы заодно навестить одного неприятного типа по фамилии Фишер. В прошлом бандит, а ныне – торгаш и почетный член клуба почитателей Мэтью Спорка, Фишер вообще-то не входил ни в ближнее, ни даже в дальнее окружение Мэтью, однако именно к нему Джо обращается по всем сомнительным и противозаконным вопросам, решение каковых может повлечь за собой массу нежелательных последствий. При этом Джо не покидает чувство, что он своим руками наносит себе увечья, и в голове то и дело звучит голос деда, в последнее время скорбный: «Я же говорил!» Джо горбится и прячет подбородок в ворот плаща: большой человек пытается превратиться черепаху.

Автобус, последний представитель ненавистных «гармошек», разновидности, обреченной на полное вымирание, как и часовое дело (и в равной мере сложной и непрактичной), окатывает его водой из лужи. Джо принимается свирепо орать и грозить водителю кулаком, затем краем глаза замечает свое отражение в витрине и уже не впервые за последние дни спрашивает себя, кто этот человек, прочно обосновавшийся в его, Джо, жизни.

Лавка Фишера – жизнерадостное, увешанное «ветерками» местечко с хипповато-обшарпанной аурой торгашества, втиснутое между ателье и таинственным заведением за шторкой из стекляруса, ведущим коммерческую деятельность исключительно на венгерском языке. Места у Фишера много: его семья поселилась в Сохо задолго до того, как жить здесь стало дорого. Клиенты могут устроиться в закрытом внутреннем дворике с кальяном и выпить чашечку турецкого кофе. Фишер варит его сам, добавляя к кофе и сахару секретный ингредиент, о котором он рассказывает на ушко лишь своим любимцам (то есть, всем без исключения) и который меняется в зависимости от того, что завалялось у Фишера в холодильнике. На памяти Джо это была лимонная цедра, какао-порошок, перец, паприка, а один раз – пол-ложечки рыбного супа. Фишер утверждает, что каждый из этих продуктов символизирует того или иного турецкого родственника по материнской линии. Поскольку его мать родом из Биллингсгейта, вряд ли эта невинная ложь способна кого-то обидеть: ни один разъяренный стамбульский кузен не явится сюда с требованием рассказать, что за адскую дрянь Фишер подмешивает в приличный кофе, бесчестя доброе имя семьи.

– Это-о кто-о? – с характерной турецкой вальяжностью вопрошает Фишер, заслышав звон «ветерка» над дверью; однако, высунув голову из дверного проема, ведущего в подсобку, он расплывается в широкой улыбке. – А-а, Джо! Здоровяк Джо! Сам король часовщиков собственной персоной! Здравствуй, маэстро, чем могу помочь?

– Я давно не у дел, Фишер… – Тут он поднимает указательный палец, предвосхищая участливый упрек. – Да, да, знаю, я сам этого хотел. Но возникли кое-какие сложности, и больше мне обратиться не к кому, верно? Потому что ты знаешь все.

– Верно. Я знаю все, – горделиво отвечает Фишер; в том, что касается жизни лондонского подполья, ему действительно не откажешь в широте кругозора.

– Ко мне приходили, – говорит Джо. – Двое, толстый и тонкий. Представились музейными работниками. Люди культурные. Чутье подсказывает, что из полиции. Титвистл и Каммербанд.

Фишер качает головой.

– Не-а.

– Совсем ничего?

– Не слышал, взяток не давал, связей не рвал. Извини.

– Что скажешь насчет ведьм?

– На одной был женат.

– А про монахов слыхал? В черном с ног до головы и…

В этот миг Фишер вскакивает и запирает дверь, закрывает магазин; в его глазах горит такая лихорадочная тревога, какой Джо отродясь не замечал за Фишером. Тот всегда либо балагурил, либо важничал, но тревожиться не умел совершенно. Ни по какому поводу.

– Господи! – восклицает Фишер. – Эти подонки! Брат Шеймус и его окаянные призраки! Матерь божья! Они ведь не здесь?!

– Нет, конечно.

– Но ты их видел? Они к тебе приходили?

– Да…

– Мать твою растак, Джо! Чую, аукнется мне наша дружба… Чего им надо?

– Книгу ищут.

– Книгу? Книгу?! Ну так отдай им сраную книгу, щенок недобитый! Отдай и скажи спасибо, что любезно позволили сбыть ее с рук, а не выбрали другой, более привычный им способ ведения дел, – отрезать тебе на хер руки вместе с книгой, сбежать в другую страну и устроиться там на нормальную работу. Сечешь? Ох, ну что за херня-то! Сам ты тоже иди на хер, понял?!

– Кто они?

– Прихвостни Записанного Человека, мать их за ногу! – рявкает Фишер.

Джо недоуменно таращит глаза.

– Кого?..

– Забыл, что ли? Я тебе про него рассказывал в детстве. Твоя мать чуть не лопнула от злости, когда узнала.

Джо, кстати, помнит. Ему потом несколько недель кряду снились кошмары. Дети Ночного Рынка шепотом рассказывали друг другу эту лондонскую страшилку.

Звучит она так: представьте себе человека, лежащего на шелковом ложе. Вокруг него куча проводов, камер и людей, без конца записывающих в журналы все, что с ним происходит. Количество его вдохов и выдохов, слова, которые он произносит, продукты, которые он ест; его запах, биохимические показатели его крови, даже колебания электрических импульсов в слоях его кожи. По мере того, как человек неуклонно слабеет – ибо он очень стар, искалечен и болен, – ему проделывают дырки в черепе и сквозь эти дырки суют в мозг тонкие провода, а потом записывают, как вспышки мыслей бегут по извилинам и бороздам серого вещества.

При этом он находится в полном сознании и все понимает. Кто он? Заключенный? Миллионер? Чувствует ли он боль, осознает ли ужас своего положения? Понимает ли причины? Смахивает на бред сумасшедшего. Тем не менее