Он вернулся и встал как раньше – одной рукой держась за лямку рюкзака, а другую уперев в бедро. Раздраженная поза родителя, чей ребенок без конца требует мороженого на ужин.

Он и впрямь смотрел прищурившись и качал головой, словно я просила о невозможно огромной услуге. Выражение его лица намекало, что происходящее абсолютно нормально, а я не понимаю этого из-за своей глупости, упрямства или неадекватности.

– Почему? – спросила я. – Пожалуйста, зайди и поговори со мной. Ты должен со мной поговорить. Поговори со мной.

Я все больше повышала голос, а он продолжал качать головой.

Я пыталась достучаться до него, искала брешь, словно к нему в душу можно было проникнуть с помощью какого-то телекинеза, подпитываемого отчаянием и любовью.

– Я не буду заходить, – повторил он.

В ту безумную минуту его отказ войти казался единственным препятствием, которое необходимо преодолеть. Когда Киран не давал о себе знать, я тоже чувствовала, что все мигом уладится, как только он ответит на звонок. Только бы заставить его переступить через порог и войти в мою привычную ему комнату; только бы усадить его на кровать, где мы спали и любили друг друга, – и он обязательно оттает.

Ему придется выйти из своего бредового образа, опомниться и смягчиться.

– Пожалуйста, зайди и поговори со мной, – взмолилась я, и он с нетерпеливым вздохом вошел в квартиру и бросил рюкзак на пол.

– Что?

Я не знала, с чего начать, как описать дикость происходящего между нами, чего потребовать у него в первую очередь. Ближайшим подобием доказательства была наша недавняя последняя встреча. Я схватила сумку, нашарила голубую коробку и протянула ему брошь, словно талисман, способный вызвать у него какие-то чувства.

– Неделю назад ты подарил мне это и признался мне в любви!

Я сорвалась на крик, сверх прочего ненавидя его за то, во что он меня превратил.

Внезапно на меня обрушилась уверенность, что сумасшедшая здесь я. То, что, по моему мнению, произошло, не могло произойти.

– Слушай, я не хотел заходить, потому что нам нечего обсуждать. Нет смысла переливать из пустого в порожнее. Просто все кончено. Теперь ты это знаешь, и больше мне нечего сказать.

– Почему ты не хотел, чтобы я приехала к тебе? Почему не отвечал на мои звонки?

Все то же враждебное молчание, словно я вела себя невежливо и переходила рамки приличия.

– Она здесь? – спросила я, высказывая подозрение, пачкавшее меня уже несколько дней. – Ты приехал сюда, только чтобы я не притащилась к тебе и не увидела ее?

– Тебя это больше не касается. И, откровенно говоря, никогда не касалось.

– Если все кончено, то хотя бы попрощайся, – сказала я сквозь слезы. – Почему ты не можешь вести себя по-человечески? Неужели я даже этого не заслуживаю?

На самом деле я, конечно, хотела совсем другого. Мне не нужно было ни прощание, ни цивилизованное расставание. Я просто думала, что если заставлю его уступить, отнестись ко мне по-людски, прикоснуться ко мне, то чары рассеются и он снова меня полюбит.

– Ладно. – Он смотрел все так же обвиняюще и насмешливо. – Прощай.

– Обними меня на прощанье, – взмолилась я. Сейчас мне неприятно об этом вспоминать.

Он закатил глаза, шагнул ко мне и дважды быстро, словно коллега, хлопнул меня по спине.

Я вцепилась в него, повисла на нем и прижалась лицом к его груди, судорожно вдыхая его запах.

Тогда он стряхнул меня как муху, рассерженно фыркнул, что-то процедил сквозь зубы, сгреб свой рюкзак, открыл дверь и быстро пошел прочь, не оглянувшись и не увидев, как я скорчилась в дверном проеме.

Он ушел. Я поплелась обратно в квартиру и легла на кровать. Он разъезжает по свету, выдавая себя за живого человека. Что произошло? Я села и приложила ладонь к прохладной стене, пытаясь унять головокружение.

Остаток дня я прорыдала, бормоча себе под нос последовательность событий, которая привела к этому моменту. Я листала дневник в поисках точных дат, а потом пересказывала себе, что случилось: день нашего знакомства, первый поцелуй, ссоры, примирения, ужины. Я снова и снова произносила это вслух от начала до конца.

5

Несколько лет назад мой друг покончил с собой. Нас всех облетела череда телефонных звонков. Я в то время работала в театре и не взяла трубку. Через несколько часов, за обедом в пабе с несколькими коллегами, я получила сообщение. Писал дальний знакомый, который плохо знал моего друга. Пока подавали еду, я пробежала сообщение глазами, не прерывая разговора и держа телефон одной рукой.

…с прискорбием сообщаю… умер у себя дома…

Я быстро перечитала, тупо глядя на экран, потом отложила телефон и начала есть. Весь следующий час его смерть для меня фактически не существовала. Кажется, пока мы не вышли из ресторана, мне в голову не пришла ни одна разумная мысль, но на улице у меня подогнулись колени, я привалилась к стене.

– Кажется, мой друг умер, – повторяла я.

Через несколько дней мы собрались в его гостиной выпить, поплакать и обсудить похороны. Мы в подробностях вспоминали события предыдущих нескольких месяцев, заключая: «В тот день я видел его последний раз», и описывали, на каком он сидел табурете или на какой концерт мы купили билеты и почему. Мы как бы говорили друг другу: это было на самом деле; я был там; а было ли это?

Январь 2013. Дублин

1

Вечером того дня, когда он меня бросил, я отправилась в тот бар, где мы поругались из-за стихов, которые он написал для Фрейи.

Мне хотелось напиться до потери сознания, стереть из памяти отвращение, застывшее на его лице, когда он стоял в дверях. Перед глазами маячила его скучающая, насмешливая гримаса. Ты думала, что я люблю тебя. Ха!

Несколько подруг сказали, что всегда его ненавидели, что он мне не пара. Я смеялась, запрокинув голову, и соглашалась. Один друг погладил меня по заднице и притянул к себе. Меня чуть не стошнило, когда его мокрые от виски губы скользнули по моим. Я оттолкнула его. Все было не так. На сей раз все было не так. Я пошла домой.

Дома рухнула в кресло, в котором мы иногда трахались. Однажды ночью, незадолго до Рождества, мы, счастливые и возбужденные, поздно вернулись из гостей. Пока я ставила пластинку, он изнывал от нетерпения. Он толкнул меня в кресло, задрал платье мне на лицо и