Через полчаса они вернулись к площади и закурили. Выкинув окурок, Морель попрощался и скрылся в чреве метро. Филаретов посмотрел на небо, стараясь понять, скоро ли прекратится дождь, ничего не понял и зашагал по маршруту, добросовестно дергая замки и ставни у всякого магазинчика, на котором красовалась дощечка с ключами.

Когда он второй раз проходил мимо «Джигита», его окликнул насмешливый голос, обратившийся к нему по-русски:

— Новичок?

Филаретов обернулся.

У ярко освещенного подъезда-арки стоял дюжий длинноусый казак в низенькой шапочке-кубанке, в черкеске с малиновым башлыком, отделанным золотым позументом. Золотом сверкали и головки газырей, и болтавшаяся на груди цепочка с полумесяцами и звездами.

— Как вы угадали?

Казак улыбнулся:

— Уж больно рьяно ты запоры проверяешь. Не боись, никуда они не денутся. Тут воры не работают, а отдыхают. Да и народу ночью здесь больше, чем днем на Елисейских полях.

В это время к подъезду подкатил автомобиль и казак, кубарем скатившись по широкой лестнице, открыл дверь и отвесил гостю низкий поклон, приложив одну руку к груди, а другой указывая на вход в ресторан:

— Милости просим!

Филаретов двинулся дальше, а казак, ловко пряча в карман черкески чаевые, крикнул ему вдогонку:

— В час приходи, я тебя угощу.

Ровно в час ночи казак вынес стражнику бутылку белого вина, большую булку и тарелку с половинкой холодной курицы.

Филаретов был ошеломлен — он уже и не помнил, когда ел курицу и белый хлеб.

Казак показал в направлении подворотни:

— Вот там есть закуток для шоферов. Там они топят печку, есть скамейка. Ты там можешь перекусить и отдохнуть, а взамен каждый раз, когда будешь проходить мимо, должен подбрасывать в печку уголь. По рукам?

Стражник вошел в подворотню, прошел за загородку, снял мокрую накидку и с наслаждением развалился на скамейке, протянув ноги к огню.

«Да-с, — подумал агент PJ[54], — помнится, лет эдак тридцать назад мечтал я, что буду пить вино на Монмартре. Что ж, мечты сбываются!» Он тяжело вздохнул и оторвал куриную ножку.

В зале «Джигита» стоял полумрак, в потолочной люстре горела всего одна тусклая лампочка. Музыканты еще не пришли, официанты лениво расставляли стулья, барман только клал бутылки на лед. Часовая стрелка приближалась к восьми вечера. Разгульная ночь еще не началась, и ресторан еще не зажил своей обычной, немного искусственной жизнью.

— Кофе пить будете? — спросил метрдотель у кучки сидевших за одним столиком девиц.

Никто из консоматорш кофе не захотел, и только Ольга Аркадьевна Вербицкая, более известная посетителям «Джигита» как Леля, потребовала стакан виски. После вчерашней ночи у нее болела голова и ей мучительно хотелось выпить. Метрдотель принес виски со льдом и поставил стакан на стол.

— На мелок прикажете, ваше сиятельство, или наличными-с?

Лелька подняла свои великолепные глаза, слегка прищурила их и презрительно пробормотала:

— Уйди!

У нее была тоска, жестокая, гнетущая, и все в ресторане знали ее причину. Третьего дня Лелька потеряла своего единственного настоящего поклонника. Потеряла глупо и нелепо.

Его звали Маттиас, он был швед.

Маттиас появился в «Джигите» случайно. Большой, красивый мальчик, чем-то напоминавший породистую собаку, нерешительно заглянул сюда холодной, ненастной ночью, когда почти не было других посетителей, и остался до утра. Он пил аквавит, смотрел на Лельку своими наивными голубыми глазами и не решался заговорить. В четыре утра Лелька была в него влюблена по уши. Он пришел через день и потом стал самым аккуратным посетителем ресторана. Маттиас приходил поздно, всегда в смокинге, всегда очень серьезный и почтительный. Он садился у стойки, на неудобном высоком табурете, говорил мало, много пил и смотрел на Лельку.

А Лельке почему-то захотелось вести себя так, как она вела бы себя в каком-нибудь петроградском великосветском салоне, о которых много рассказывала матушка. Ведь Ольга Аркадьевна была настоящей графиней и генеральской дочерью!

Подруга по ремеслу Верочка негодовала:

— Лелька, не будь дурой, не строй из себя «грандюшессу»[55], а то он на тебе не женится!

— Ничего ты, Верочка, в мужиках не понимаешь, — отвечала ей Ольга Аркадьевна и продолжала гнуть свою линию.

Как-то, без всякого повода, Маттиас подарил ей флакон Герлена; потом в ее клетушку на седьмом этаже принесли корзину красных роз. Однажды он осмелел и предложил поехать куда-нибудь поужинать, потанцевать…

Они ужинали в шведском ресторане, потом танцевали в «Беф сюр ле Туа» и, когда на обратном пути, в машине, Маттиас попытался ее поцеловать, Лелька повела себя как графиня:

— Вы с ума сошли, за кого вы меня принимаете! — сказала она наглецу, отодвинулась в противоположный конец заднего сиденья такси, отвернулась к окну и до самого дома не проронила ни слова.

На следующий день он вернулся, был по-прежнему молчалив и влюблен. Прошло еще три дня. Лелька решила, что на следующем свидании будет с ухажером значительно мягче. Но уходя под утро из ресторана, Маттиас неуклюже, по-медвежьи поцеловав ее руку, сказал:

— Завтра я уезжаю.

— Куда?

— Домой. В Мальме.

И он уехал. На следующий день Лелька получила еще одну корзину цветов, проплакала весь день и вечером напилась, нагрубила какому-то клиенту, который слишком к ней прижимался во время танца, и чуть не вылетела со службы. Директор позвал ее в коридор, шипел и брызгал слюной:

— У меня, милая, не монастырь! Консоматорша должна уметь пить и не напиваться!

Вот почему Лелька сегодня тосковала.

— Слушай, Вера, — сказала она подруге, — пойдем сегодня Кнаму, набубенимся?

Филаретов решил отблагодарить казака и угостить рюмкой-другой в «K’nam» — так на русско-французский лад называлось то самое круглосуточное бистро, в котором дожидалась открытия метро обслуга близлежащих дорогих ресторанов. «И хорошего человека попотчую, и задание выполнять начну», — решил бывший сыскной агент.

Долго упрашивать шассера[56] не пришлось. Когда в десять минут шестого стражник, сдав су-бригадиру[57] контрольную тетрадь, подошел к «Джигиту», казак, облаченный в недорогой, но приличный серый костюм, его поджидал.

— Правильно сделал, что «Кнам» выбрал, — сказал он, обнимая Филаретова за плечи, — там водка по пятьдесят сантимов за большую рюмку, да не брандахлыст какой, а настоящая очищенная. Эстляндская. Не бывал в Эстляндии?

Бистро было набито до отказа, и они вряд ли нашли бы место, если бы их не позвали из-за одного столика:

— Егор, дуйте к нам!

За столом сидел мужчина и две женщины. Одна — слегка потасканная, но все еще не утратившая шарм блондинка лет тридцати пяти, вторая — сказочной