Кадрах удержался от резкого ответа.

— Я не утверждаю, будто знаю что-то наверняка, риммер. Но ганты, возможно, сильно отличаются от других разумных существ, они слишком… простые… для тех, кто использует Свидетелей, чтобы говорить с ними напрямую. — Он пожал плечами. — Я полагаю, им необходим человек в качестве посредника. И посланца.

— Но что может Коро… — Мириамель заставила себя смолкнуть. Хотя Изгримнур произнес страшное имя, ей не хотелось его повторять. — Что может хотеть такое существо, как он, от гантов из Вранна?

Кадрах покачал головой.

— Я не имею ни малейшего понятия, леди. Кому по силам понять, что задумало это существо?

Мириамель повернулась к Тиамаку.

— Ты помнишь что-нибудь еще из того, что тебя заставляли говорить? Возможно ли, что Кадрах прав?

Казалось, Тиамаку совсем не хотелось об этом вспоминать. Он бросил осторожный взгляд на монаха.

— Я не знаю. Мне мало известно о магии и древних книгах. Совсем мало. — Вранн смолк.

— Я думала, мне не нравятся ганты, — наконец заговорила Мириамель. — Но если Кадрах прав, если они каким-то образом являются частью того… с чем сражается Джошуа… — Она обхватила себя руками. — Чем быстрее мы выберемся отсюда, тем лучше.

— С этим мы все согласны, — прогрохотал Изгримнур.

Ночью, когда лодка легко покачивалась на медленных волнах, из-за вуали теней с Мириамель говорили голоса — тонкие, настойчивые, они шептали о разложении и потерях, как если бы такие вещи были желанны.

Она проснулась под тусклыми звездами и поняла, что даже в окружении друзей чувствует себя одинокой.

Тиамаку стало немного лучше, но он не окончательно выздоровел. После церемониального сожжения Молодого Могаиба у него снова началась лихорадка, отнимавшая силы. Когда наступала ночь, вранну снились ужасные сны, возникали заставлявшие его ворочаться и вскрикивать видения, которые он не мог вспомнить наутро. В результате не только Тиамак слабел, но и остальные не могли отдыхать по ночам.

Проходили дни, но вранн оставался гостем, исчерпавшим гостеприимство: на каждую лигу болот, которую они преодолевали — они плыли под тусклым небом, пробирались через отвратительно вонявшую грязь, толкая вперед плоскодонку, — перед ними возникала новая лига. Мириамель начало казаться, что какой-то волшебник сыграл с ними жестокую шутку, возвращая их каждую ночь на прежнее место, где им толком не удавалось поспать.

Гудевшие насекомые явно получали удовольствие, находя самые нежные участки их тел, скрытое облаками, но сильное солнце делало воздух жарким и влажным, точно пар над котелком с супом, и путешественники становились все более раздражительными. Даже дождь, в первый момент представлявшийся благословением, стал еще одним проклятием. Бесконечные теплые потоки поливали их без перерыва три дня, и Мириамель стало казаться, будто демоны колотят ее по голове маленькими молоточками.

Тяжелые условия начали донимать даже старого Камариса, до этого стойко переносившего все лишения и позволявшего насекомым ползать по его коже — иногда Мириамель не могла на него смотреть, у нее самой начинало чесаться тело. Но три дня и ночи непрерывного дождя лишили спокойствия и старого рыцаря. На третий день дождей он натянул до самых белых бровей шапку, которую сделал из листьев, и с тоской смотрел на барабанивший по воде дождь, а на его длинном лице появилось такое скорбное выражение, что Мириамель не выдержала и обняла его за плечи. Он никак не отреагировал, но его поза позволила ей сделать вывод, что он благодарен ей за этот жест. Она восхищалась его широкой спиной и плечами, казавшимися непристойно мощными для старика.

Тиамаку стало трудно даже сидеть на носу лодки — и, завернувшись в одеяло, он указывал направление движения, стуча зубами. Вранн сказал, что они уже почти добрались до северной границы Вранна, но нечто похожее он говорил несколько дней назад. Его глаза приобрели странный, остекленевший вид, и Мириамель с Изгримнуром всячески скрывали друг от друга, что они встревожены. Кадрах, который несколько раз едва не подрался с герцогом, открыто сомневался, что у них есть шанс выбраться из болот. Наконец Изгримнур заявил, что, если Кадрах еще раз сделает пессимистическое предсказание будущего, он выбросит его за борт и оставшуюся часть путешествия ему придется преодолеть вплавь. Монах прекратил брюзжать, но бросал такие взгляды на Изгримнура, когда тот отворачивался, что Мириамель становилось не по себе.

Уже не вызывало сомнений, что Вранн вытягивал из них последние силы. Людям здесь не было места, в особенности обитателям материка.

— Вот здесь будет хорошо, — сказала Мириамель.

Она сделала еще несколько неуклюжих шагов, стараясь устоять на ногах и не обращая внимания на грязь, которая хлюпала под сапогами.

— Как скажете, леди, — пробормотал Кадрах.

Они немного отошли от лагеря, чтобы спрятать остатки ужина, главным образом рыбные кости и кожуру фруктов. За время долгого путешествия обезьяны Вранна не раз наведывались в их лагерь в поисках пищи, даже если кто-то оставался на страже. Когда они в последний раз не убрали потроха, путешественники провели всю ночь в окружении верещавших обезьян, которые сражались за объедки.

— Давай, Кадрах, — сердито сказала Мириамель. — Выкопай яму.

Он бросил на нее быстрый косой взгляд, но наклонился и начал ковырять влажную почву, из которой после каждого удара тростниковой лопаты стали появляться бледные извивавшиеся существа с блестевшими в свете факела телами. Когда он закончил, Мириамель бросила в яму завернутые в листья остатки еды, и Кадрах тут же засыпал их землей. Потом они вместе зашагали к лагерному костру.

— Кадрах?

Он медленно к ней повернулся.

— Да, принцесса?

Она сделала несколько шагов к нему.

— Я… я сожалею о словах, которые произнес Изгримнур. Около гнезда. — Она беспомощно подняла руки. — Он был встревожен, иногда он говорит не подумав. Но он хороший человек.

Лицо Кадраха оставалось застывшим. Казалось, он опустил занавес над своими мыслями, и его глаза в свете факелов равнодушно смотрели на Мириамель.

— О да, хороший человек, — ответил Кадрах. — Их теперь так мало.

Мириамель покачала головой.

— Это не оправдание, я знаю, — продолжала она. — Но, Кадрах, пожалуйста, ты ведь должен понимать, почему он сердился!

— Конечно. Я вполне могу понять. Я прожил с собой много лет, леди, — как я могу винить кого-то другого за то, что он испытывает такие же чувства, но даже не подозревает о том, что знаю я?

— Проклятье, — резко ответила Мириамель. — Почему ты должен быть таким? Я не испытываю к тебе ненависти, Кадрах! И не презираю тебя, хотя мы и принесли друг другу много несчастий!

Он некоторое время смотрел на нее, очевидно, пытался совладать с чувствами.

— Да, миледи. Вы