Я отправился на кухню приготовить завтрак. Пусть кому-то это может показаться слишком нечутким, но положение стало довольно запутанным, а я не люблю размышлять на голодный желудок. Да и Соня не станет всю жизнь горевать, так что и ей не вредно заморить червячка. Скоро кофе и яичница были готовы. Я принялся листать попавшуюся на глаза газету.

Одна статья была озаглавлена: «Радиоактивность Чернобыля унесла массу жизней в СССР и за рубежом. А сколько жертв облучения тихо ушло за последние двадцать пять лет?». Газета напоминала читателям, что чернобыльскую дозу можно регулярно получать в виде ягод, фруктов и грибов на рынке, а это грозные источники радиации; особенно вреден стронций-90, период полураспада которого пару тысяч лет. Я согласился с автором в том, что смерть от радиации – не лучший способ отправиться на тот свет. Переведя глаза на небольшую колонку другой статьи, я с удивлением прочитал: «Радиоактивность Хиросимы и Нагасаки – трагедия или путь к долголетию?» Газета сообщала сенсационные факты о том, что все долгожители этих городов, подвергнувшихся атомной бомбардировке (6 августа 1945 года) самолётами ВВС США, в той или иной мере были облучены, правда они получили не летальные, небольшие радиоактивные дозы. Механизм такого феномена не известен. Хотя, сами японцы стараются не афишировать это явление в силу традиционной закрытости своего общества. А жаль!

Тут послышался голос Сони:

– Рудольф, где ты?

Я отложил газету и прошлёпал в гостиную. Соня стояла перед дверью во вторую спальню – ванная располагалась как раз между двумя спальнями – и вытирала волосы. Я приблизился к ней. На неё стоило посмотреть – чистенькая, свеженькая… Она посмотрела на меня, потом оглядела себя и вдруг улыбнулась. Немного вымученно, но улыбнулась.

– А что я могу сделать? – чуть запальчиво спросила она. – Вся моя одежда осталась там, в спальной, принеси, пожалуйста,

Надо отдать экс-жене должное, она даже не попыталась делать каких-то суетливо-стыдливых движений или хотя бы прикрыться полотенцем. Она продолжала как ни в чем не бывало вытирать волосы. В конце концов, она была у себя дома, и если хотела принимать гостей в голом виде, то это было только её право.

– Что ты задумал, Рудольф? – спросила Соня.

– Сейчас я должен позвонить, – сказал я. – Разговор довольно конфиденциальный, так что я предпочел бы, чтобы ты вышла из комнаты и прикрыла за собой дверь.

Соня встала и окинула меня изучающим взглядом.

– Я же говорила, что ты из БФФ. Держу пари, что ты будешь звонить в Берлин.

Сами понимаете, она была права. Как всегда. Я сказал:

– Иди, причешись, будь паинькой.

Она еще раз пристально посмотрела на меня, потом чуть заметно пожала плечами, словно отгоняя прочь какие-то мысли.

– Аппарат вон там, – указала она, как будто давно жила здесь. – Ладно, я пошла, уединяйся.

Я молча проводил её взглядом и подошёл к телефону и набрал номер нашего телефона в Берлине и проделал обычные формальности: обменялся с дежурным кодовыми словами. Только тогда на другом конце провода трубку взял Сансаныч. Следует отдать должное ему: субъект он довольно въедливый и непредсказуемый, но в тех случаях, когда он позарез нужен, он никогда не тянет волынку.

– Говорит Рудольф, – сообщил я. – Мне подумалось, что вам хочется узнать, как я отдыхаю, шеф.

– Ты, как всегда, наслаждаешься жизнью, Рудольф? – сухо спросил Сансаныч. – Жалеешь, что там нет меня, и некому тебе дать в ухо?

– Вы могли бы предупредить, шеф, что моя Соня Шерманн втянута в эту заваруху.

– Мне показалось, что будет лучше, если ты сам это обнаружишь, – ответил Сансаныч. – Ты бы мог воспротивиться тому, что навещаешь её по официальному поводу.

– А разве не так?

Он рассмеялся, потом заговорил уже по-деловому:

– Я знаю, что случилось с Виктором. Из медицинского заключения следовало, что его пытали. Скорее всего, он не выдержал и проговорился?

– Все данные налицо, – подтвердил я.

– Из чего ты это заключил?

– Красавчик извещён обо мне, включая даже кодовую кличку. Конечно, у него мог быть и другой источник, но, учитывая то, насколько недавно я вошёл в курс дела, это маловероятно.

Помолчав немного, я добавил:

– Сейчас любому можно развязать язык, шеф.

– Верно, с некоторыми исключениями. Я далёк от мысли обвинять Виктора; я корю себя за то, что выбрал и командировал его. Он не должен был работать в одиночку, Рудик. Я знал, что ему не устоять против Красавчика и Глотцера. Я…

Он вдруг замолчал. Я был немного обескуражен. Слишком уж большое испытание – внезапно обнаружить что-то человеческое у такой личности, как Сансаныч. Такое способно подорвать веру в устоявшиеся понятия вроде жизни и смерти или движения небесных тел. Я услышал, как он прокашлялся, потом вновь послышался его голос, немного надтреснутый:

– Красавчик, должно быть, воспользовался полученными сведениями, иначе ты не знал бы о том, что ему известно. Да?

– Вы правы, шеф. Он пытался убедить своего босса Глотцера избавиться от меня, по меньшей мере, временно. У самого Красавчика руки немного связаны из-за того, что ему приходится держаться в рамках облика послушного телохранителя. Глотцер задал бы ему несколько неприятных вопросов, если бы вдруг обнаружил, что кто-то из его ближайшего окружения действует самостоятельно.

Чуть подождав, я добавил:

– Можно вопрос, шеф?

– Да?

– Мы все исходим из предположения, что у Красавчика выполняет некую секретную миссию в Германии, по всей видимости из-за этого он уже более семи лет играет роль мафиози. И никому в голову не приходило, что он мог на самом деле стать бандитом. Просто перейти в иное качество.

– Что ты имеешь в виду, Рудик?

– Предположим, что он допустил роковой промах – например, приударил за девицей, – и его вышибли из команды. Но жить-то бедняге на что-то надо, вот он и переехал в Германию, чтобы охранять крупного торговца антиквариатом. В таком деле он настоящий профи. Когда его подельника-босса Марка упрятали в каталажку, Красавчик навёл справки о тех, кто платил больше, и остановил выбор на Глотцере.

– Если так, то как ты объяснишь то, что случилось с Виктором?

– Очень просто, шеф. Естественно, что Красавчику не хотелось, чтобы парни вроде Виктора или меня совали свой нос в его дела; не потому, что это подставило бы под угрозу выполнение его задания, а из-за того, что мы могли разоблачить его как мнимого Ника-Красавчика. Это тот случай, когда воришка, отсидевший свой срок и вставший на путь истинный, избегает полицейских, у которых слишком хорошая память.

– Ты в это веришь, Рудольф?

– Я думаю, что это версия, которую тоже следует рассмотреть.