«Доктор Николаус Клоссет, составлявший свидетельство о смерти, зафиксировал острую просовидную лихорадку. Ниссен в своей биографии предполагал туберкулез, французский врач Ж. Барро в 1905 году – так называемую брайтову болезнь почек, которая могла развиться в детстве при заболевании Моцарта скарлатиной. В действительности же Моцарт умер от острой ревматичеой лихорадки – как установил швейцарский врач доктор Карл Бэр в появившемся в 1966 году исследовании „Mozart. Krankheit – Tod – Begrabnis“ („Моцарт. Болезнь – смерть – погребение“), а затем в 1986 году подтвердил венский терапевт доктор Антон Ноймайр, – стремительно развивающееся заболевание, которое во времена Моцарта протекало гораздо скоротечней и против которого тогда не было еще лекарств и действенной терапии. В любом случае смерти способствовала и плохая техника кровопускания, при котором больной каждый раз лишался четверти литра крови. Ослабленное, иссушенное тело Моцарта не выдержало такой пытки».

Тезисы Бэра и Ноймайра в патографии Моцарта играли аутсайдерскую роль, находя при этом полное официальное признание. Однако немецкий исследователь Дитер Кернер своей многолетней и самоотверженной работой сумел доказать полную несостоятельность диагноза Бэра.

Уже в июле 1791 года Моцарт высказывал подозрение, что его хотят отравить. Когда Моцарт заболел всерьез (больше не поднимался с постели), «домашний доктор» Саллаба предположил инфекционное заболевание (ртутное отравление едва ли могло быть диагностировано, картину могло прояснить только вскрытие, да не было и «официального подозрения в отравлении»). Самому же Моцарту приписывали бредовые мысли. Доктору Клоссету пришлось присоединиться к такому диагнозу и после смерти, в качестве причины назвать – совершенно беспочвенно – «острую просовидную лихорадку». Тело Моцарта быстро затолкнули в «общую могилу», никак её не пометив, чтобы полностью исключить возможность вскрытия тела.

Вот факты, требующие самого пристального внимания! А сколько еще здесь неясного. Почему нет ни одного портрета столь преуспевающего и честолюбивого композитора Зюсмайра, которые наверняка существовали? Кто их уничтожил? Где находится запись исповеди Сальери? Или она уже тоже уничтожена? Почему Констанция предала огню или вымарала всё, что было связано было с масонством или Зюсмайром? Почему из биографии в биографию кочевала легенда о плохой погоде во время похорон Моцарта? Как все-таки символика «Волшебной флейты» определила последние дни Моцарта, и определила ли? Замешана ли здесь рука архиепископов Коллоредо или Мигацци? И где все-таки родился Зюсмайр (а может быть, – Зисмайр?) – в Шваненштадте или Штейере? Вопросы, вопросы упорно преследующие моцартоведов. И вот хотя бы потому, что вопросов так много, мы убеждены, что Моцарт был отравлен.

Теория отравления станет тем последовательней, если в основу положить письменную запись исповеди Сальери (а почему в ее существовании надо сомневаться?), где придворный капельмейстер сообщал о постепенном отравлении. Но поскольку Сальери никогда не был у Моцарта дома, в качестве исполнителя – исходя из этого аспекта – напрашивается только его доверенное лицо – Зюсмайр, а это значит, что Сальери склонил своего ученика отравить гения. Зюсмайр был готов устранить Моцарта и из собственных побуждений, что опять-таки значит, что и Констанции, должно быть, было известно об отравлении. Но поскольку вдова Моцарта отошла от своего друга Зюсмайра, это могло значить и то, что она в конце концов не приняла идею отравления («слишком далеко идущий шаг»). Но в любом случае об отравлении ей было известно, как и об истинном значении Реквиема и роли графа Вальзегга и его управляющего Антона Лайтгеба.

Можно исходить из того, что самое позднее с появлением защиты Карпани исчезло всё, связанное с Зюсмайром, в том числе портреты, письма, записки и другие документы. Но Зюсмайр со смертью Моцарта стал слишком заметной фигурой, чтобы после него ничего не осталось. Итак, перед нами крупномасштабное устранение улик! Автор уверен, что в скором времени выплывут на свет новые ошеломляющие документы, которые снимут последние сомнения в теории отравления. Среди убежденных сторонников этой теории, пусть даже исходящих из других – большей частью медицинских предпосылок, помимо Дитера Кернера, Сильвии Кернер, Шайдта, Курта, Карра, Гитара и И. Ф. Бэлзы находятся и имена М. П. Алексеева, Д. Д. Благого, В. А. Францева, Е. Браудо, В. Негри и М. Писаровица, – и это неполный перечень только некоторых значительных исследователей.

В заключение пищу для ума иного читателя пусть даст и то обстоятельство, что пограничные научные результаты совпали с чисто научными.

XXVII. Расследование продолжается

Что значит знать? Вот, друг мой, в чем вопрос.

На этот счет у нас не все в порядке.

Немногих, проникавших в суть вещей

И раскрывавших всем души скрижали,

Сжигали на кострах и распинали,

Как вам известно, с самых давних дней.

Гёте, «Фауст»

Вот и Кемпински.

– Будем надеяться на лучшее, – задумчиво сказала Соня, потому что мы приехали.

Особняк Сони со стороны казался неприступной крепостью. На всех окнах и дверях висели предупредительные тексты: «Стойте, просьба не открывать. Световая и звуковая сигнализация».

Мы подкатили к её коттеджу и зашли внутрь, прихватив почту из ящика. Червячок вины вновь шевельнулся в сердце.

Чтобы разрядить обстановку, я расцвёл в улыбке, потянулся и мечтательно проговорил:

– Ночь продержались, ещё день простоять!.. Сейчас бы принять душ, выпить кофе – и в койку.

Но тут Соня больно лягнула меня по щиколотке. Я схватил ее в охапку и попытался повалить, но не тут-то было. Соня извивалась и брыкалась не на шутку. В следующий миг она внезапно успокоилась, обмякла в моих объятиях и рассмеялась. Почти тут же она в ужасе охнула. Я проследил за её взглядом и понял, в чем дело: в зеркале отражались две потрепанные личности с помятыми, невыспавшимися физиономиями и в несвежей одежде. Соня резко высвободилась и уставилась в зеркало.

– Господи, какой кошмар! Неудивительно, что все оглядывались на меня. Клоун и только!..

Она развязала поясок, расстегнула «молнию» на спине, сбросила платье, подобрала его и швырнула вместе с туфельками в открытую дверь спальни. Потом извлекла из пучка на голове уцелевшие шпильки и встряхнула волосы лёгким движением головы. Они были мягкие, пушистые.

– Послушай, – сказала Соня, – почему бы тебе не заняться яичницей и кофе, пока я приму душ? Потом твоя очередь, а пока ты будешь приводить себя в порядок, я накрою на стол… Идёт?

Она посмотрела на себя, оглядев свое тело в лифчике и трусиках и пожав плечами, бросила мне в лицо:

– Побойся Бога, супермен: ты уже дважды показал свою мужскую удаль. Ну, стою я тут голая, и что из этого?

– А ничего, – ухмыльнулся я. – Иди в свой душ.

– Послушай,