«колодой» (= телом), никогда не было бы никакого Шри Раманы. Даже если согласиться с ним в том, что высказывается вовсе не «Я», а атман, то все равно именно психическая структура сознания, наряду с телом, дает возможность сообщать что-либо при помощи слов. Без физического и психического человека, при всей его уязвимости, самость будет чем-то полностью беспредметным, как догадывался уже Ангелус Силезиус:

Аз вем, что без меня и Бог почиет вскоре,

Умру — испустит Дух и Он в смертельном горе[906].

960 Априорно целеустремленный характер самости и жажда добиться этой цели существуют, как уже было сказано, без участия сознания. Не признавать их невозможно, но нельзя обойтись и без «Я»-сознания. Оно тоже настоятельно заявляет о своих требованиях, нередко — довольно громко или тихо противореча необходимости самостановления. В действительности, то есть за немногочисленными исключениями, энтелехия самости состоит в достижении бесконечных компромиссов, причем «Я» и самость с трудом сохраняют равновесие, если все в порядке. Слишком большой перевес в ту или другую сторону часто означает поэтому не более чем образец того, как не надо поступать. Не следует понимать все так, будто крайности — там, где они устанавливаются естественным образом, — уже поэтому ниспосланы злом. Мы поведем себя правильно, если станем исследовать их смысл, для чего они — к нашей благодарности — предоставляют достаточно возможностей. Люди исключительные, тщательно взлелеянные и огражденные, всегда предстают подарками природы, обогащают нас и умножают объем нашего сознания, но только если наша осмотрительность не терпит катастрофы. Благоговейные чувства могут быть истинным даром богов — или адским проклятием. Присущая им восторженность наносит вред, даже когда связанное с ними помутнение сознания как будто предельно приближает к достижению высочайшей цели. Пользу, настоящую и непреходящую, приносит лишь повышенная и усиленная осмотрительность.

961 Кроме банальностей, нет, к сожалению, никаких философских или психологических утверждений, которые уже с самого начала не имели бы обратной стороны. Так, разумность в качестве самоцели означает не что иное как ограниченность, если она не утверждается в сумятице хаотических крайностей, а чистая динамика ради нее самой ведет к слабоумию. Для своего существования все нуждается в противоположности, иначе всему грозит раствориться в небытии, «Я» нуждается в самости, и наоборот. Изменчивые отношения между этими двумя величинами составляют область опыта, откуда интроспективное знание Востока черпает и черпает — с размахом, почти недостижимым для западного человека. Философия Востока, столь бесконечно отличная от нашей, кажется нам необычайно ценным даром, который, конечно же, надо еще — «что дал тебе отец в наследное владенье, / Приобрети, чтоб им владеть вполне». Слова Шри Раманы, блестяще переданные нам Циммером как последний дар его пера, вновь сводят воедино все самое благородное, что во внутреннем созерцании накопил за тысячелетия дух Индии, а индивидуальные жизнь и деяния Махариши снова свидетельствуют о глубочайшем стремлении индийцев к спасительной первопричине. Я говорю «снова», поскольку Индия стоит перед роковым шагом — сделаться государством и тем вступить в сообщество народов, руководящие принципы которых полностью вписаны в программу, где отсутствуют и «отрешенность», и душевный покой.

962 Восточным народам грозит быстрое исчезновение их духовных богатств, а то, что придет на освободившееся место, не всегда можно причислить к цвету западной духовности. Поэтому таких людей, как Рамакришна и Шри Рамана, нужно воспринимать в качестве современных пророков, которым в отношении своих народов подобает та же компенсаторная роль, что и пророкам Ветхого Завета в отношении «отпавших» детей Израиля. Они не только заставляют соотечественников вспомнить о тысячелетней духовной культуре Индии, но и прямо воплощают ее собой, возвещая тем самым внушительное предостережение: за всей новизной западной цивилизации с ее материалистически-технической и коммерческой посюсторонностью нельзя забывать о потребностях души. Горячечный порыв к политическому, социальному и духовному присвоению, с якобы неутолимой страстью раздирающий душу западного человека, неудержимо распространяется и на Востоке, угрожая последствиями небывалого охвата. Не только в Индии, но и в Китае уже исчезло многое из того, чем некогда жила и плодоносила душа. Переход к внешней культуре, с одной стороны, поможет, безусловно, покончить с многочисленными недостатками, устранение которых видится в высшей степени желательным и полезным, но, с другой стороны, как показывает опыт, этот шаг вперед покупается слишком дорогой ценой — утратой духовной культуры. Вне сомнения, жить в хорошо спланированном и гигиенически оборудованном доме намного удобнее, но каков обитатель этого дома, вкушает ли его душа те же порядок и опрятность, как в доме, где ведется внешняя жизнь? Человек, настроенный на внешнее, никогда не удовлетворяется необходимым, всегда стремится, помимо этого, получить что-то большее и лучшее, чего он, верный своему предрассудку, постоянно ищет вовне. При этом он полностью забывает, что сам, при всем внешнем благополучии, внутренне остается тем же самым, а потому, жалуясь, что у него только один автомобиль, а не два, как у большинства, печалится из-за внутренней нищеты. Конечно, внешняя жизнь человека претерпит множество усовершенствований и приукрашиваний, но они будут утрачивать свою значимость, если внутренний человек будет от них отставать. Насыщение всем «необходимым» представляется источником счастья, который нельзя недооценивать, но свои требования выдвигает и внутренний человек, а его требования невозможно утолить никакими внешними благами. Чем слабее этот голос будет слышен в погоне за удовольствиями мира сего, тем больше внутренний человек будет превращаться в источник необъяснимого злополучия и непонятных несчастий в жизненных условиях, которые позволяют надеяться на нечто совсем иное. Переход ко внешнему становится неисцелимым страданием, потому что никто не может понять, почему надо страдать от себя самого. Никто не дивится своей ненасытности, все мнят ее своим неотъемлемым правом, не думая о том, что односторонность психической диеты (seelichen diät) ведет в результате к самым тяжким нарушениям равновесия. Вот почему болен человек Запада, и он не успокоится, пока не заразит своей алчной неутомимостью весь мир.

963 Именно поэтому мудрость и мистика Востока должны значить для нас так много, хотя они говорят на собственном языке, которому невозможно подражать. Они должны напомнить нам о том похожем, что есть в нашей культуре и о чем мы уже забыли, и приковать наше внимание к тому, от чего мы отмахнулись как от несущественного, — а именно к участи нашего внутреннего человека. Жизнь и учение Шри Раманы имеют значение не только для индусов, но и для людей Запада. Это не просто document humain (человеческий документ), а предостерегающее послание человечеству, которое вот-вот потеряет себя в хаосе своей бессознательности и неразберихи. Поэтому в самом глубоком смысле, видимо, неслучайно,