только ему удовольствие. А я, не способная даже отвести взгляд, была вынуждена разглядывать его опущенные веки со складками, которые перемежались веточками сине-зелёных вен. Мне было гадко, мерзко и неприятно. Подобно поцелую дементору из Гарри Поттера, этот также вдыхал в меня нечто грязное, попутно пытаясь высосать душу. Если бы губы мои были разомкнуты, вероятно бы, так и вышло.

— Я сделаю это через сутки, двадцать восьмого марта, — отстранившись, мягко сказал Химик. — В день, когда мне исполнится сорок один.

Грянули начальные такты Пятой симфонии.

— «Сама судьба стучит в дверь» — так отзывался о данном произведении сам его автор, Людвиг ван Бетховен, — со значимостью прокомментировал Химик.

Снова прижавшись к моей голове, он с пробирающей до костей нежностью прошептал:

— Ты станешь отличным подарком на мой день рождения.

Глава 57

Говорят, незадолго до смерти у тебя проносится перед глазами вся жизнь. Не знаю, правда это или красивый миф. Возможно, только за непосредственный миг до того, как умрёшь?

С другой стороны, будет ли тебе в тот самый роковой миг дело до ожидания вспыхнувшей спички, в коротком пламени которой пронесутся все, как одно, воспоминания самых запомнившихся моментов жизни? Было ли так у Антона в момент, когда он, стоя в злосчастной луже, смотрел мне в глаза и понимал, что все кончено? Или у Марго в те страшные секунды наблюдения за полётом коробки с гремучей ртутью? Успели они лишь испугаться, поняв, что не выживут, или прочувствовали тот самый последний миг полностью? Не знаю. Да и все же, мне слишком больно представлять себе такие подробности.

Кто-то, как они, умирают мгновенно или почти мгновенно (потом мне сказали, что смерть Антона наступила через одну-две минуты после удара током, так что мой муж не мучился долго). А некоторые ждут своей смерти несколько дней, месяцев, а то и лет. Например, моя мама. Например, я.

В таком случае есть время подготовиться, завершить свои дела, но жить с ожиданием своего конца тоже задача нелёгкая. Поэтому вопрос «какой вариант лучше для самого человека» остаётся открытым.

Да, во втором случае у тебя есть время помыслить о многом. Но эти мысли берут в свой тягостный плен. Плен терзаний, вопросов без ответов, тоски по близким, которых ты покидаешь. И мучительных, полных самообвинения размышлений о том, смог ли бы ты избежать печальной участи, если бы сделал то-то и то-то.

Я прошла весь этот путь ада. Сейчас, лёжа на своей кровати вот уже около суток и лишь последние четыре часа — без всяких проявлений кататонии, я понимаю, что готова проститься с жизнью.

Осталось только одно незавершенное дело — то, которое откладывала до последнего. Но сейчас мне больше нет смысла бегать от самой себя.

«Однажды ночью тебя усыпит газ, а затем ты очнёшься перед участием в процедуре, которая заберёт твою жизнь», — так он сказал. Значит, для меня всё скоро закончится, и тогда жизненные сомнения станут неважными. Поэтому, прежде чем такое произойдёт, я должна, наконец, сделать это. Заглянуть тщательно избегаемой правде в глаза и мысленно высказать себе то, что давно собиралась и не решалась.

И эти мои слова — лишь об одном человеке.

* * *

Ни дня не проходило здесь, в этом отвратном подвале, чтобы я не вспоминала тебя, Тим. Ни одного, начиная с самого первого. Я всё время думала о тебе и продолжаю думать. Если бы ты знал, как мне хочется верить, что ты тоже, как я, ещё жив. Но представлять, что с тобой могло произойти за это время плохого, я категорически не могу и не хочу. Поверь, я бы многое отдала за то, чтобы просто увидеть тебя живым и здоровым, поговорить с тобой, услышать твой голос, как раньше. Наверное, ради этого даже рассталась бы с жизнью. Такие мысли периодически приходили мне здесь в голову… Но только взамен на твою свободу. Кто-то из нас должен двигаться дальше, чтобы стать счастливым, и ты это заслужил, я знаю.

Я скучаю по тебе, Тим. Мы были вместе почти всю жизнь, и, наверное, ты представляешь, как мне не хватает тебя — твоих шуток, веселья, доброты и просто твоего общества. Если ты жив и в порядке — я знаю, тебе точно также не хватает меня. И даже в большем смысле не хватает. Тогда, перед нашей последней встречей, я всё поняла и, надеюсь, правильно — иначе подумаю, что начала превращаться в нарциссическую персону, как он.

Конечно, это не оправдывает с моей стороны того, что произошло позже. Да, меня до сих пор гнетёт чёртов стыд. Перед самой собой. Перед тобой, Марго и Антоном. А тем более перед дочкой, которая из-за этого теперь оказалась в опасности. Я назвала её Элиной, Тим. Ты ведь знал, что если у тебя когда-нибудь будет дочь, её будут звать именем тёти Марго… Так оно и вышло. Ты смог бы стать хорошим отцом, я уверена. В тебе очень много тепла, любви и отзывчивости, и, несмотря на прошлые ошибки, ты один из лучших людей на этой планете, кого я знала. То есть — знаю.

Я могу лишь предполагать, как было бы у нас всё дальше, если бы нас не похитили. Да, нам бы пришлось нелегко. Скорей всего, решили бы, что произошедшее было ошибкой под влиянием эмоций, алкоголя и стресса, и постарались бы вернуться к обычной дружбе. Ведь казалось невероятным думать, что мы могли бы после всего сразу начать встречаться, делая первые робкие шаги в виде встреч в тихих уютных кафе и скромных вечерних прогулок на подсвеченных фонарями улицах… Нет — мы бы определённо перестали общаться. Хотя бы на какое-то время. Пока бы я, конечно, также не узнала шокирующую новость. А теперь… Да, у меня было время всё обдумать, это так. Но в том и дело, что я не могла — мне было так тяжело возвращаться мысленно к тому вечеру, что я гнала воспоминания прочь. Видимо, я трусиха — мне было проще представлять, что ничего не было. Глупый побег от себя.… По этой же причине я мысленно звала дочку только своей. Просто мне было сложно принять и осознать её ещё и твоей. Прости. А я ведь видела её всего лишь раз и то не вблизи. По-другому он не показывал и не давал мне с ней находиться. Мне невыносимо представлять, как Элиночка, наверное, плачет одна, и сама начинаю плакать, потому что хочу взять её на руки,