Шрифт:
Закладка:
— Илона, — прошептала я, узнав на фотографии погибшую женщину-учёную. Блики от светильников играли на её мёртвой коже лица, на губах, навсегда застывших в улыбке. Было в этом что-то печально-жуткое.
По правую сторону от портрета ровно лежала маленькая книжка с мелким цветочным орнаментом. Но едва я сделала к ней шаг, в глаза ударил блик света, так что, щурясь, я глянула вправо и ахнула. В метре от меня высился застеклённый стеллаж с переливающимся сверху светильником. На полках его стояли… ну конечно, банки с плавающими внутри человеческими органами. На самом верху стояла ёмкость с разрезанным пополам мозгом. На полке под ней — также рассеченные щитовидная железа и сердце, ниже — лёгкие и так далее — все органы в порядке убывания, соответствующего их расположению в настоящем теле. Ошарашенная, я заметила точно такой же стеллаж и по левую сторону от столика — только вместо банок внутри громоздились квадратиками стёкол с высушенными на них образцами самых различных тканей человеческого организма. Кровеносные сосуды различного калибра, высушенный срез мозжечка, гортанный хрящ, тонкий эндометрий матки… Я ещё раз обратила внимание на первый застекленный стеллаж: в самом его низу застыли банки с мочевым пузырем и маткой, трубы которой до смешного странно перехватывались нитками, ведущими ко дну крышки. Без сомнения — полученный биоматериал принадлежал женщине.
Миновав мрачно возвышающиеся стеклянные столбы, полные трупного материала, я двинулась к простому деревянному шкафу у левой боковой стены. Отвращение захватывало меня всё сильнее. Превозмогая страх и тревожное ожидание того, что может ждать за закрытыми дверцами, я быстро распахнула одну из них и перевела дух — внутри на плечиках висела одежда: женские блузки, пиджаки с брюками, юбки, платья (включая моё вчерашнее жёлтое). Раздвинув вещи в стороны, я осмотрела ничем не примечательную заднюю стенку и даже постучала по ней. Ничего. Пришлось несолоно хлебавши захлопнуть шкаф.
И тут я взвизгнула, заметив в нише между шкафом и стеклянной башней силуэт. Чуть не упав, я повернулась туда и почувствовала, как постепенно успокаивается сердце. Это был всего лишь стоявший на подставке бюст манекена, безмолвную голову которого обтягивал парик с длинными прямыми чёрными волосами. На мраморно-белый лоб изваяния падала челка, а из-под неё на меня смотрели пустые отсутствующие глаза.
Я вздрогнула. В моей голове зашевелились недавние воспоминания. Вроде такой же был у меня вчера на дьявольском ужине с Химиком… Может, это он и есть?
Новая догадка, пришедшая вслед за этой, поразила всё моё существо, пригвоздив к полу ледяной сталью ужаса. Вдыхая и выдыхая пропахший воском смрад, я прижимала руки к груди, стараясь успокоиться и переварить страшную истину. Медленно, шаг за шагом, я заставила себя вернуться к портрету Илоны Правкиной, чьими останками и пожитками был заполнен сей импровизированный склеп — последнее место упокоения несчастной.
Наверное, он приходил сюда почтить её память…
Руки сами собой взяли со столика книжку. Её твердая обложка была представлена малиново-фиолетовой россыпью цветов на белом фоне. В правом верхнем углу находится пустой белый прямоугольник с четырьмя горизонтальными строчками, над которыми шла завитушками надпись: «The Note».
Пальцы мои дрожали, перелистывая заполненные аккуратным бисерным почерком страницы. Иногда сплошной текст перемежался датами — перед тем, как сделать очередную запись, владелица дневника указывала число, месяц и год, подчеркивая цифровую комбинацию снизу. Судя по первой дате, Илона начала вести свой дневник с шестого декабря две тысячи одиннадцатого года.
«Сегодня похоронили Арнольда Константиновича. Никто из нашей группы так и не понял точно, что с ним случилось. Синдром внезапной смерти вследствие нарушения обмена серотонина — такое предположение мне пришлось озвучить журналистам насчёт причины его смерти, но на самом деле я в это не верю. Глупо и непредсказуемо. Всему должна быть объективная причина, но как докопаться до правды, я не имею понятия. Доступа к протоколам вскрытия мне не дали. Павел Матвеевич просил меня не лезть в это дело и обещал разобраться сам — но я-то знаю, ему не до этого. Как ни странно, ещё удивляет спокойствие Миши. Вот он, если хотел, мог бы уговорить отца заняться расследованиемили хотя бы уговорить доверить мне информацию о состоянии здоровья Арнольда и о результатах вскрытия. Однако он тоже убеждает меня забыть обо всём…»
Следующая запись была сделана уже в конце января две тысячи двенадцатого года — после того, как Павел Филин и его дочь Виктория погибли в ДТП, а Михаил с травмами очутился в больнице.
«28.01.12 Мишу сегодня выписали. Я знаю, он очень жалеет, что не смог присутствовать на похоронах отца и сестры. Держится он, я скажу, довольно неплохо. Даже ни разу не плакал — по крайней мере, при мне. Завтра собирается выходить на работу. Признаюсь — за два года совместной жизни я так и не привыкла к его сдержанности и невозмутимости. Может, дело ещё в том, что я сама не такая…»
Ещё несколько записей были вновь посвящены расследованию смерти коллеги. А с марта Илона вновь начала уделять внимание поведению мужа.
«19.03.12
Всё-таки после смерти отца Миша стал скрытным. Всё чаще он куда-то уходит. Говорит, что ему необходимо побыть одному. Однажды сообщил, что пошёл в библиотеку НИИ, но я сама в тот момент была там, а его не заметила. Да, библиотека большая. Но ведь Миша указал место, где именно сидит. Когда я туда зашла, его там не было… Потом он убеждал меня, что я перепутала. Может быть, он и прав, дело во мне? Я, правда, очень за него волнуюсь и стараюсь его поддержать, как могу.
Кое-что в наших отношениях, к счастью, не изменилось. Он также выдвигает различные теории, которые мы с ним потом с жаром обсуждаем. Мы также изучаем книги рекордов Гиннеса, выискиваем в них самые потрясающие достижения и придумываем, смеясь, как выполняли бы их сами. В такие моменты Миша кажется прежним, и легко
