Потом Цахес припадает к нему губами, и цедит ими, белое, жирное молоко. Молоко течёт по губам Цахеса и веселит его, он, напивается и смеётся, смеётся как когда-то в детстве, когда молоко матери брызгало ему в лицо. Потом, коза уходит, а Цахес ещё долго сидит возле своей хибары со счастливым лицом.

Вольфрамовая нить

Ах, если б вы могли понять, как трудно человеку с моим характером. Честное слово, иной раз так взял бы себя и придушил, но рука не поднимается. Слаб я, слаб душевно, и духовно. Нет во мне той силы, какая позволяет человеку, сказать нет. Нет! И всё тут! И никаких гвоздей! Ну, не могу я так, не могу, когда она на меня смотрит, своими цепкими, острыми глазами. Ведь это не глаза, это сканер сканирующий вас от головы, до пят. И ничего, ничего от него нельзя утаить. Даже мысль какую, самую ничтожную, всё увидит, всё из тебя вытянет, ничего от неё не скрыть.

Случается, найдёт она во мне, что-то, такое, что и сам не ожидаешь в себе обнаружить. И так рассердиться, так сверкнёт своими глазами, что аж поджилки, затрясутся.

Ну, а если уж скажет, что, то таким голосом, да с такой интонацией, что лучше б меня сразу из ружья застрелили, чем терпеть такую казнь, ей богу, вот как на духу вам говорю, не было в истории хуже наказания, чем женское недовольство. Ведь это всё равно как если б вы совершили, что-то, настолько гадкое и подлое, насколько и фантазии не хватит, что бы выдумать такое преступление, а, тем не менее, чувствуешь себя словно самый последний грешник, всего рода человеческого. И нет тебе никакого прощения, и искупления. И ведь ничего с этим поделать не могу. Другой бы бросил её давно и ушёл, а я не могу, потому как люблю её аки горлицу, белую. Да вот только клюв у горлицы больно остёр и крепок. Так порой клюнет, что и света белого невзвидишь.

И сопротивляться ей нет никакой возможности. От одного взгляда таешь, и дрожишь, одновременно. Словно через тебя токи великие проходят, того и гляди не выдержишь и сгоришь, как тонкая вольфрамовая нить. Простите за столь техническое сравнение. Но я действительно подобен вольфрамовой нити, через которую пускают электрический ток. Накаляюсь всякий раз, когда ток проходит через меня. И чем больше напряжение, тем сильнее накал. Когда ни-будь, не выдержу, силы тока, вспыхну и исчезну навсегда, сгину так сказать, в тумане бесформенных образований, и следа не останется. Но это будет потом, а пока я ощущаю её напряжение в себе, каждой клеткой своего тела, каждой молекулой готовой вспыхнуть и сгореть, только по одному её капризу. Потому, что женщины более достойной, обладающей природной красотой, остротой ума, широтой души, и большим, добрым сердцем, я не встречал никогда. И, по всей видимости, уже не встречу, так как нет в мире другой такой женщины как она.

Тайная страсть

Большие и круглые, как два небесных тела, они натягивали блузку, как натягивают кожу на барабан. Отчего та становилась, упругой и звенящей. Казалось ещё чуть, чуть, и пуговицы с треском отлетят, выпустив их на свободу. Именно они и привлекали внимание Семён Семёновича.

С детства Семён Семёнович любил всё большое и округлое. Ещё когда был маленький, и тёрся о мамкину грудь, он хватал её руками, как хватают огромный воздушный шар. Он прижимался к нему щекой и замирал в сладостном томлении, в предчувствии чуда. И чудо не заставляло себя долго ждать. Оно прыскало, тонкой белой струйкой на лицо Семён Семёновича, и он с восторгом ловил её губами.

Время шло, Семён Семёнович, вырос, и совсем забыл о тех днях, когда простые небесные тела делали его самым счастливым человеком на земле. Он дорос до того возраста, когда всё, что можно было достигнуть, уже достигнуто и стремиться собственно уже не к чему. Квартира, жена, дети, любовница, должность руководителя в небольшой, но очень важной фирме. Давали ему всё, что нужно, для спокойной и благостной жизни. Ничто не беспокоило его. Или почти ничего. Так что, жизнь его можно было бы назвать совершенной, если бы не одно, но. Это но, было маленькой, тайной страстью Семён Семёновича, что поселилась, где-то глубоко внутри, не давала ему покоя. Уже с самого утра он чувствовал, как она начинала овладевать им. Увлекать его мысли и чувства, унося его воображение, туда, где между двумя мягкими и тёплыми окружностями, ждало его неописуемое счастье.

Счастье каждое утро, приходило к нему в кабинет. И он, в ожидании, глядел на дверь, нежась от сладких волн, что накатывались на него в предвкушении, тех минут, о которых он думал всё утро. Кофе, приготовленный секретаршей, документы, требующие его безотлагательного вмешательства, всё это было отложено в сторону. А сам Семён Семёнович сидел за столом, и смотрел на дверь. До тех пор, пока она не отворялась, и в комнату не входила, она. Она была крупной и здоровой женщиной. Про таких говорят, кровь с молоком. Но не это привлекало Семён Семёновича. Среди всех её достоинств, его привлекали две огромные окружности, едва помещавшиеся, под синим, рабочем халатом. Они были словно два небесных тела, в натуральную величину.

Она входила, и начинала вытирать пыль, с рабочего стола Семён Семёновича. Она тёрла тряпкой стол, а они качались в такт её движениям. И Семён Семёнович, впадал в некое гипнотическое состояние. Уводящее его куда-то далеко, за пределы сознания. Вдруг, рот его начинал кривиться, нос всхлипывать, а слёзы ручьём течь по щекам. Тогда она бросала тряпку, подходила к Семёну Семёновичу, расстёгивала несколько верхних пуговиц на халате, и обнимала его, прижимая его лицо к своей груди. Семён Семёнович, утопал в глубокой расщелине, и ещё долго вздрагивал, там. Она же гладила его по голове и говорила — ну, что ты мой хороший? Всё хорошо, хочешь молочка? — Семён Семёнович кивал, и тянулся к тёмным, набухшим соскам. Она надавливала на них, и белое, тёплое молоко брызгало ему на лицо. Он ловил его губами, и очень радовался, когда струя попадала ему в рот.

Потом она застёгивала халат, и уходила. А он ещё долго сидел, в прострации не реагируя на окружающие явления.

Он сидел и смотрел, куда-то очень далеко, и по его лицу, скользила бессмысленная улыбка.

Потом он приходил в себя, и начинал работать. Дело спорилось, настроение было отличное, и