события покинет Англию навсегда, и она его не упрекнула. И еще Гетта помнила, как созналась в своей любви перед матерью. Пол, конечно, не ведал о ее признании, но должен был понимать, что ее сердце отдано ему! Так, по крайней мере, думала Гетта. Она плела какой-то кусочек кружева, как делают дамы, когда не хотят сидеть с совсем уж пустыми руками, и, пока Пол с ней говорил, продолжала очень медленно двигать иголкой, но теперь уронила руки на колени. Она продолжала бы плести кружево, если бы могла, однако бывают времена, когда глаза не видят, а пальцы отказываются делать механическую работу.

– Да, я правда вас люблю. Гетта, скажите мне слово. Есть ли у меня надежда? Посмотрите на меня, чтобы я узнал ответ.

Она смотрела на свое рукоделие.

– Если Роджер вам дороже меня, я немедленно уйду.

– Роджер мне очень дорог.

– Любите вы его так, как мне бы хотелось, чтобы вы любили меня?

Мгновение Гетта молчала, зная, что Пол на нее смотрит, затем ответила тихо, но очень четко:

– Нет, не так.

– Можете вы полюбить меня так?

Он протянул обе руки, словно с намерением прижать ее к себе, если услышит желанный ответ. Гетта тоже выставила руку, словно хотела его отстранить, и не отдернула, когда Пол стиснул ее ладонь.

– Она моя? – спросил Пол.

– Если хотите.

В следующий миг он был перед ней на коленях, целовал ее руки и платье, смотрел ей в лицо полными слез глазами с такой экстатической радостью, будто и не смел надеяться на успех.

– Хочу ли! – воскликнул он. – Гетта, я никогда ничего не хотел, кроме этого одного! Гетта, любовь моя! С той минуты, как я тебя увидел, то было моей единственной мечтой о счастье. И теперь ты моя.

Гетта молчала, но ее переполняла радость. Сказав Полу правду, она больше не прятала свою любовь, произнеся слово раз, могла повторять его сколько угодно. Ей думалось, что она никогда не полюбила бы другого, даже будь ее любовь безответной. Что до Роджера – милого, бесценного Роджера, – нет, это совсем не то.

– Он чистое золото и гораздо лучше тебя, Пол, – сказала она, гладя его волосы и смотря ему в глаза.

– Лучше всех, кого я знаю! – с жаром воскликнул Монтегю.

– Я тоже так думаю… но, ах, это не все. Наверное, мы должны любить лучших, но со мной не так, Пол.

– А со мной так.

– Нет, неправда. Ты, наверное, любишь меня больше всех, но меня нельзя назвать хорошей. Не понимаю, отчего так. Знаешь, Пол, иногда я думала, что выйду за него из одной лишь благодарности. Я не знала, как отказать в таком пустяке человеку, который достоин получить все, чего хочет.

– И что было бы со мной?

– С тобой! Какая-нибудь другая девушка сделала бы тебя счастливым. Но знаешь, Пол, я думаю, он никого больше не полюбит. Мне не следует так говорить, получается, будто я слишком высокого о себе мнения. Но так я чувствую. Он не очень молод, и все же, мне кажется, он никогда прежде не влюблялся. Однажды он почти что мне это сказал, а все его слова – правда. В нем есть неизменность, о которой страшно думать. Он сказал, что никогда не будет счастлив, если я не отвечу ему согласием, и даже в это я поверила. Ах, Пол, я так тебя люблю… но почти думаю, что надо было послушаться его.

У Пола Монтегю, разумеется, нашлось на это очень много возражений. Из всего, что освящает наш грешный будничный мир, любовь – самое святое. Она не должна пятнать себя фальшью, идти на компромиссы, принимать оправдания или подчиняться внешним обстоятельствам. Коли судьба отдала ее сердце ему, пусть незаслуженно, Гетта не вправе была утаить от него свою любовь. Соперник же, хоть и ангел, не может притязать на ее руку, раз не завоевал сердце. Все это было очень красноречиво (по крайней мере, так думала Гетта), и она даже не пыталась спорить. Но как быть с бедным Роджером? Она сказала свое «да» и, к добру или к худу, вручила себя Полу Монтегю. Пусть даже Роджер останется безутешен до гробовой доски, теперь уже ничего не изменить. Но не следует ли поставить его в известность?

– Знаешь, мне почти кажется, что он мой отец, – сказала Гетта, приникая к плечу возлюбленного.

Пол несколько минут думал, затем сказал, что сам напишет Роджеру.

– Знаешь, Гетта, я думаю, он никогда больше не будет со мной разговаривать.

– Я не верю.

– В нем есть суровость, которую очень трудно понять. Роджер убедил себя, что, раз я познакомился с тобой в его доме и он хотел, чтобы ты стала его женой, мне нельзя было в тебя влюбляться. Откуда я мог знать?

– Если так, это неразумно.

– Он неразумен – в этом. Его не переубедить. Роджер всегда руководствуется чувствами. Будь ты с ним помолвлена…

– Тогда ты бы так со мной не заговорил.

– Но Роджер не захочет этого понять. Он скажет, что я поступил с ним бесчестно и неблагодарно.

– Если ты думаешь, Пол…

– Нет, выслушай меня. Коли так, мне придется это стерпеть. Мне будет очень больно, но, будь твой ответ другим, мне было бы в тысячу раз больнее. Я напишу Роджеру, он выльет на меня презрение и гнев. Потом ты напишешь ему, и, думаю, он тебя простит, но меня не простит никогда.

На этом они расстались, условившись, что Гетта расскажет обо всем матери, как только та вернется домой, а Пол сегодня же вечером напишет Роджеру.

И он написал, с бесконечными муками и душевным трепетом. Вот его письмо:

Любезный Роджер!

Думаю, правильно будет сразу же сообщить Вам о том, что сегодня произошло. Я сделал предложение мисс Карбери, и она его приняла. Вы давно знали мои чувства, а я – Ваши. И мне было известно, что мисс Карбери неоднократно отклоняла Ваши предложения. В этих обстоятельствах я не могу считать, что погрешил против дружбы или проявил неблагодарность к той доброте, какую Вы всегда мне выказывали. Гетта разрешила мне написать, что, не заговори я с ней, для Вас бы ничего не изменилось.

Именно таких слов Гетта не говорила, однако Пол, вспоминая их разговор, полагал, что нечто подобное подразумевалось.

Я не стал бы так долго оправдываться, не скажи Вы однажды, что, если такое случится, между нами произойдет окончательный разрыв. Думай я, что Вы исполните свою угрозу, я бы очень горевал и Гетта была бы