Возможно, дело просто в том, что мне известно, что ждет нас внутри, и именно это наводит на меня жуть. Видит бог, мне сейчас хочется оказаться где угодно, только не здесь и заниматься чем угодно, лишь бы не тем, что нам предстоит.

Но поскольку выбора у нас нет, я сжимаю руку Хадсона. Хорошо, что он сейчас рядом. И не только из-за его магической силы.

– Ты в порядке? – спрашивает он, пристально глядя на меня своими бесподобными синими глазами.

– Если «быть в порядке» – это, по-твоему, осознавать, что мы капитально влипли, то да, я в порядке, – отвечаю я.

– Я по-прежнему думаю, что по-настоящему ты влипла только однажды – когда оказалась сопряжена с Джексоном, – подкалывает меня он. – Хотя то, что нам предстоит, немногим лучше.

– Ну да, конечно, ведь, по-твоему, быть сопряженной с Джексоном – это то же самое, что участвовать в состязании, все участники которого неизменно погибают. – Я смотрю на него, картинно закатив глаза.

– Если честно, быть парой Джексона и участвовать в состязании, все участники которого погибают, – это в самом деле одно и то же. А ты именно тот везунчик, которому удастся спастись и от того, и от другого.

– Вы что же, совсем забыли, что я тоже здесь? – без тени улыбки спрашивает Джексон, и все смеются, избавившись от напряжения, как и хотел Хадсон.

– Ребята, я наконец догадалась, какой обет дал Хадсон, когда подарил мне мое обетное кольцо. – Я широко улыбаюсь всем нашим, когда они вслед за Хадсоном и мной подходят к двери магазина ирисок.

Когда Хадсон в ответ только вопросительно поднимает бровь, я продолжаю:

– Он дал обет ходить со мной в караоке всякий раз, когда я попрошу.

Он фыркает, когда я берусь за круглую ручку двери магазина. И я, обернувшись, опять прибегаю к подколке.

– И мы с ним споем дуэтом «Story of My Life»[17].

Все хохочут, представив себе, как Хадсон изображает Гарри Стайлза[18], чтобы сделать мне приятное.

– А что, если окажется, что у тебя нет музыкального слуха? – спрашивает он.

– Ты все равно будешь меня любить, – отвечаю я, и он расплывается в улыбке.

– Да, – подтверждает он. – Но это не значит, что я соглашусь петь с тобой в караоке.

– Да ладно! – Я тыкаю его в бок, смеясь.

Но тут вмешивается Реми:

– С тобой спою я, ma chère.

Хадсон бросает на него убийственный взгляд, что только вызывает у нас еще более дружный смех.

И в этот момент, держа за руку мою пару, глядя в лица всех моих друзей, я чувствую себя счастливой. Флинт, Джексон, Мекай, Мэйси, Иден, Байрон, Дауд, Реми, Колдер и Рафаэль. Моя семья.

Хоть бы она была не заперта, молюсь я и тяну на себя дверь магазина ирисок. К счастью, она отворяется, и мы входим. Хоть бы они все остались живы.

Хадсон наклоняется и шепчет мне на ухо:

– Каждый из нас делает свой собственный выбор.

И он прав, я знаю, что он прав. Пораженчество еще никогда никому не помогало. Но, когда я оглядываю словно явившиеся из страшной сказки зловещие деревья внутри, нелегко помнить об этом, ведь сейчас мне хочется одного – убраться отсюда и просто продолжать общаться с моими друзьями, не думая ни о чем.

Да, мы не можем терять время, зная, что в эти минуты Сайрус, вероятно, ведет свое воинство на Кэтмир, но ведь сердцу не прикажешь, и сейчас мое сердце желает только одного – еще нескольких часов отсрочки.

Еще несколько часов с Хадсоном до того, как мы, возможно, потеряем друг друга навсегда.

Еще нескольких часов с Мэйси, чтобы мы с ней потанцевали под песню «Watermelon Sugar».

Еще несколько часов шуток с Джексоном или полета с Флинтом, или общения с Иден, Мекаем и остальными нашими друзьями.

Но прежде чем я успеваю отдаться этим надеждам, открывается дверь в подсобку, в магазин входит Тэсс и сразу же встречается со мной взглядом.

Она улыбается, оскалив острые зубы, и берет ириску из богато украшенной чаши на прилавке.

– А я уже начала думать, что вы не вернетесь, – говорит она, медленно разворачивая фантик. – Однако вы явились, хотя сейчас глубокая ночь. Это мило.

– У нас было много дел, – поясняет Джексон.

Несколько секунд она смотрит на него как на надоедливого комара, затем переводит взгляд на меня.

– Значит, вы в деле?

Мне приходится прочистить горло прежде, чем я могу произнести:

– Да. Мы в деле.

– Что ж, хорошо. – Она опускает руку под прилавок и достает скоросшиватель. – Вам надо будет подписать отказы от претензий.

Это так банально, что поначалу я теряюсь. А когда до меня наконец доходит, Мэйси уже спрашивает:

– Вы хотите, чтобы мы подписали отказ от претензий?

– И не один, а несколько. Они покрывают все, начиная гибелью и заканчивая случайным расчленением и неспособностью избавиться от магических чар. – Она открывает скоросшиватель. – Кто первый?

Я смотрю на моих друзей и вижу на их лицах тревогу и решимость.

– Думаю, первой подпишу я, – говорю я, подходя к прилавку.

Но едва я приближаюсь, Тэсс смеется и захлопывает скоросшиватель прежде, чем я успеваю увидеть, что в нем.

– Я просто пудрила вам мозги, чтобы проверить, действительно ли вы в деле. Кому нужен отказ от претензий, если вам, скорее всего, суждено погибнуть?

Она убирает скоросшиватель обратно под прилавок и отворачивается.

– Следуйте за мной, – объявляет она, идя к двери, в которую мы вошли в прошлый раз.

– Ничего себе. Ну разве она не душка? – вполголоса бормочет Байрон.

– Только если «душка» – это синоним «злобной твари», – парирует Дауд. И при этом, как всегда, не удосуживается понизить голос.

Тэсс поворачивается с милой улыбкой.

– «Злобная тварь» не из числа первых номеров программы, но, если уж вам так хочется, мы можем передвинуть его вперед.

Дауд едва не давится своим языком. Тэсс открывает дверь подсобки, и мы видим арену. Она состоит из голой земли и травы, почти как спортивная площадка, и представляет собой идеальный круг, окруженный огромными каменными трибунами. В середине на каменном постаменте стоит затейливая золотая чаша, усеянная бриллиантами. Когда мы были здесь в прошлый раз, у меня сложилось впечатление, что арена находится под открытым небом (что было странно, поскольку все умещалось в подсобке магазина, но ничего не поделаешь, в этом мире есть много непонятных вещей). Но теперь, посмотрев вверх, я обнаруживаю, что над нами вовсе не небо, а что-то