поздно ты уйдешь… но надеялся, что это случится скорее поздно, когда ты будешь к этому худо-бедно подготовлен. Тогда крушение былых представлений о мире прошло бы для тебя более… безболезненно. Впрочем, — он хмыкнул, — хорошо, что ты избавился от своих нездоровых заблуждений. Отсечение загнивающей конечности в большинстве случаев ведет к выздоровлению больного.

— Но это не значит, — заметил Гэдж, — что без этой «отсеченной конечности» жизнь бедняги улучшится и упростится… Отсечение — вовсе не способ врачевательства.

— Нет. Это — последний шанс спасти умирающего.

Гэдж молчал. Смотрел, как по краю стола ползет муравей, тащит на себе хлебную крошку — таких размеров, что по сравнению с самим муравьем она представлялась настоящей громадой. Орк по-прежнему чувствовал себя неважно — не потому, что мутилось в голове, ломило тело и саднили затягивавшиеся рубцы. Ему казалось, что он, как этот безвестный трудяга, тянет на хребте огромную ношу, в десятки раз превышающую его весом — и она, вольготно расположившись у него на плечах, давит, давит, давит…

Весь ужас, все несчастья и горькие воспоминания последних дней лежали на душе Гэджа этим гнетущим, пригибающим его к земле тяжким грузом. И избавиться от него орк не мог, мерзкое это бремя угнездилось не на спине его, не на загривке, не на плечах — прямиком в сердце.

— Ты был… там? — пробормотал он, в волнении сжимая в ладонях край одеяла. — Ну… в том подвале?

Саруман оглянулся на него:

— О котором ты бормотал тут в бреду?

— Это был не бред, — пробурчал Гэдж.

Шарки пожал плечами.

— Гэндальфа я там, по крайней мере, не нашел. Если ты об этом.

Гэдж облизнул губы.

— Ты уверен, что это был именно тот подвал?

— Уверен. В той караулке все осталось так, как ты мне и рассказывал, я отыскал её по твоему описанию. Одеяло так и валялось на полу, и крысы ещё не успели обглодать свечные огарки. Но Гэндальфа я там не обнаружил — ни живого, ни мертвого… Ни там, ни где-либо поблизости.

— Ясно, — пробормотал Гэдж. В горле его стоял ком. Целый комище.

Впрочем, чего ещё следовало ожидать?

«Я тебя щас на котлеты нарублю, и шаваргам пирушку устрою», — сказал тогда Каграт. Что, если орк на самом деле осуществил свое намерение? Ведь наверняка осуществил… В последний раз, когда Гэдж видел Гэндальфа, волшебник лежал возле стены с пробитой головой, не то бесчувственный, не то мертвый, и о том, что с ним сталось после, знал, наверно, только мерзавец Каграт. И вряд ли хотел бы этим знанием с кем-нибудь поделиться.

А ведь это я во всем виноват, с горечью и отчаянием думал Гэдж, это я, дурак, по собственной глупости и неосторожности привел за собой в подвал пронырливого папашу. Я виноват в том, что скотина Каграт нашел Гэндальфа, я виноват в том, что Саруман оказался в Замке, и даже в том, что Гарх бесследно сгинул где-то в долине Черноречья, выполняя саруманово поручение — тоже виноват я! Я — самонадеянный осел и распоследний безмозглый дурень, приносящий всем лишь беды, горести и несчастья. Лучше бы я сдох во младенчестве… или в тот день, когда меня укусила змея — насколько у всех оказалось бы меньше хлопот и головной боли.

Эта мысль колола его остро и мучительно, будто шилом.

— Все, что свершается в этом мире — свершается во славу Творца, — с непонятной интонацией произнес Саруман. Он отложил гребень и ножницы, поднялся и, приоткрыв ставень, выглянул в окно. Там сыпал тяжелыми хлесткими струями ливень, собирался в лужи на мостовой, струился потоками по желобам, пытался умыть серые стены, отчистить закрытые ставни, унести с собой в сточные канавы всю насквозь пропитывающую Замок грязь и липкую скверну — но отмыть Крепость от въевшихся в её каменную шкуру мерзости, паскудства и черноты было не под силу даже самому бурному и проливному дождю.

— А что, по-твоему, сталось с Гархом? — помолчав, едва слышно спросил Гэдж. — Ты думаешь, что он действительно не добрался до Лориэна?

— Не знаю, Гэдж. Видимо, не добрался.

Гэдж поежился. Когда-то он — смешно! — терпеть не мог старого ворона за излишнюю склонность к нудным поучениям и неуместным наставлениям. Ему было невдомек, что бедняга Гарх, выполняя безжалостное распоряжение Сарумана «присматривать» за мальчишкой, мучается ничуть не меньше. Гэдж был убежден, что дотошность и докучливость ворона не имеют границ: скрыться с глаз Гарха было невозможно, а его резкое сиплое карканье преследовало орка всюду, куда бы он ни пытался улизнуть… Но сейчас Гэдж с удивлением ловил себя на том, что скучает по Гарху, по его ворчливым назиданиям, по немудреным советам, по шелесту перьев, просто по доброму ненавязчивому обществу старого друга… Увы! Сам Саруман ничего не мог поведать о судьбе горемычного посланника, а то, что магу было известно, не оставляло места для бодрых предположений; надеяться, в сущности, было не на что.

Собственно говоря, о днях, последовавших за переправой через Андуин, у волшебника вообще сохранились весьма обрывочные воспоминания — как раз в это время с ним приключилось то, что Гарх деликатно именовал «хандрой». Виды на будущее, в одночасье вставшие перед ним — вернее, полное их отсутствие — повергли Сарумана в глубочайшее отчаяние и тоску. Он чувствовал себя кораблем, во мраке бури разбившимся о подводные рифы; мгновение, удар, грохот, треск — и паруса сорваны, мачты превратились в обломки, в днище зияет ужасающая пробоина, и трюм полон тяжелой соленой воды, так что остается только отдаться на волю стихий и тихо-мирно, не булькая, пойти ко дну… Судорожные корчи умирающей надежды были поистине нестерпимы, и, пытаясь облегчить эту мучительную агонию, Белый маг прибег к давнему и испытанному средству, внезапно обнаружив, что даже ядреное орочье пойло не так уж и дерет глотку, а, если слегка разбавить его отваром мяты или лимонника, даже приобретает некоторую особую утонченность… Изыскания в этом направлении грозили затянуться, если бы в один прекрасный день к магу решительно не подошел мрачный Каграт и не вырвал у него из рук флягу с чу́дной мятной водицей.

— Хватит! Черный Замок близко… Посмотри на себя, на кого ты похож!

— Н-на кого? — спросил Саруман с вызовом. И, выпрямившись во весь рост, величественно скрестил руки на груди.

— На спившееся умертвие. Знай меру, старый!

Саруман процедил сквозь зубы самое смачное и злобное ругательство, какое только сумел припомнить, но все же постарался прийти в себя и протрезветь хоть немного.

Переход через болота сохранился в его памяти каким-то невнятным туманным пятном. Потом пересекли границу Дол Гулдура,