Я еще ребенком была «сумасшедшая». Я — фанатичка, фантазерка, я м. б. чуть-чуть наивна. Иногда мне кажется, что я бы не могла быть матерью, т. к. сама все еще ребенок. Это не кокетство — я пишу тебе так, как бы говорила на духу. Сегодня Крещенье! Мне так бы хотелось все очистить «Водою и Духом!» Ваня, пока твой «обвинительный акт» существует, — я не смогу ни жить, ни писать — я пишу только для тебя, я а не смогу, если в то, из чего я творить хочу, — ты _н_е_ веришь!

[На полях: ] Пойми!!

С 10-го от тебя нет писем. Получил мои новогодние?

Если свечи только 10-летке, то я их не приму! Я та же, что и 10-ти лет! Поверь мне!

Какая-то насмешка судьбы: — мне, ненавидящей всю эту «особливость женскую» — такой упрек!

Твое письмо от 10-го I открыло своей любовью мою «заслонку», — я могу высказаться. Но мне тяжело писать до твоей веры.

Люблю тебя до смерти! До моей смерти! Только тебя.

Не знаю как и подписаться. Могу ли еще Оля?

Если ты мне не веришь, то мне стыдно за подпись мою на письме новогоднем. Как ты ее принял? Я боюсь! «„Гадина“ смела так» — подумал ты? Да?

Хорошо, пусть мы никогда не свидимся. Я все так же тебя буду любить! М. б. ты тогда поверишь, что я люблю Духом!?

136

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

31. I. 42[239]

Дорогой Иван!

Вчерашнее твое письмо от 18–19–20. I крайне меня удивило и… очень больно затронуло.

Не могу понять как ты сумел «опечалиться» моим письмом от 7–8.II Я писала его в такой нежной тоске по тебе, в такой светлой любви… это последнее письмо до начала кошмара, и сейчас еще не прошедшего. То письмо шло из сердца, открыто, искренне, особенно-нежно. Что можно было найти в нем для обиды? Не понимаю. Если ты так все принимать хочешь, то отнимаешь у меня всякую возможность письменного общения с тобой. У меня руки опускаются!

Затем еще одно: ты затронул мою мать. Я никогда особенно много о ней не писала, но теперь я считаю долгом своим рассказать тебе о ней. Ты можешь считать меня чем и кем угодно, но ни в какой степени ты не можешь, найденное тобой порочное во мне, вкладывать в мать мою! Мама моя относится к тем женщинам, которых нужно было бы отметить в жизни, назвать _Г_е_р_о_е_м. Не героиней, а героем! И когда я впервые, давно, до встречи с тобой, тоже думала о «творчестве», то это было в связи с этим. Я считала для великой, людской Правды, необходимым начертить жизнь этой удивительной Женщины, — _Ч_е_л_о_в_е_к_а. Не потому, что это мать моя. Я умею быть очень объективной. С мамой мы очень разны в характере. И во внешности. С уроном для меня. Мама красавица, была и есть еще. До удивления я ничего не взяла от нее. Это все замечали. В детстве я плакала от этого, воображая, что я «найденыш». Но это в сторону!

Внутренне — мать моя сильная духом, властная, волевая натура. Цельность, ясность ума, трезвость, здравость суждения, светлость и чистота, какая-то особая крепость, — вот что чувствует каждый, кто с ней сталкивается. Полное отсутствие «изломов», кокетства, всего того, чем часто страдают женщины. И в этом смысле мама очень мало женщина.

Мама _н_е_п_о_р_о_ч_н_а_ вполне, целомудрена до предела, какого могут достичь смертные. Я ручаюсь, что трудно было бы найти вторую такую. Она — однолюбка, вполне!

Я-то это хорошо знаю! Оставшись вдовой 32-х лет, мама привлекала очень многих. Я ревнивица-фантазерка была чудесным сыщиком. Где только я ни бывала, чего только не старалась угадать… И я скажу, что при моей безумной щепетильной требовательности к родительской высоте и непоколебимости — я сохранила к маме тогдашней и до сих пор самое святое почитание. Я до безумия ревновала к одному офицеру (очень чуткий, хороший), именно потому и казался мне опасным, что хороший был. Но как же свята была мама!!! Как я стыдилась после самой же себя! Ни единого взгляда, ни единого движения!

Мама, оставшись с нами без всяких средств, начала учиться на Высших женских курсах, чтобы ни от кого не зависеть и смочь вытянуть нас на дорогу. Она все экзамены сдала на «весьма». Отказывала себе во всем. Давала уроки и за это имела комнату и стол. Уставала до безумия. Заболела — галлюцинации видела. Наша начальница института однажды при каком-то родительском акте публично начала воспевать маму, как «чудесный образец русской Женщины!» Мама очень скромна, застенчива. Не любит напоминать о себе, забот о себе. И даже это выражается резкостью у нее. Может бывать раздражительна. У мамы есть недостатки, конечно, я их знаю, — но вовсе не те, что ты сказал. Она может быть резка, очень пряма и напориста в споре. Она может быть неприятна некоторым, м. б. от тех качеств сильных, волевых людей. Мама властна. Но кто бы не сталкивался с ней, оставлял всегда чудесную о ней память. Она очаровательна с людьми. Мне казалась мама слишком строгой ко мне. Мама не терпит никаких «кокетств» органически. Мои «изломы» она просто не понимает. Так и говорит: «я тебя ведь во многом не понимаю». Она очень определенна. Активна, деятельна во всем!

Мои фантазерства, воображения, тревоги, все мое «иррациональное» — чуждо ей. Сама она не лишена и мистицизма, но все это в хороших рамках, уравновешено. Мама верующая очень, глубоко, здорово. Без всяких «надрывов». Всякие «психосдвиги», «психоанализы» и т. п. чужды ей. Она мне сколько раз говорила, что на моем месте не нашла бы общей почвы с Арнольдом. Что такое ей просто чуждо и скучно. И удивлялась, что я во всем этом как-то разбиралась. Ее жизнь личная погасла вся со смертью папы. Она всю себя зачеркнула. Для нас. Она пропала вся для себя. Скорбная доля ее!

Грешно, именно грешно, говорить о ней так, как это сделал ты! Я делаю поправку только на то, что ты ее не знал. Но все же надо осторожней!

Мать моя (как и еще некоторые виденные мною в эмиграции — очень немного!) — _Г_е_р_о_й! Герой не одного какого-либо момента жизни, но _п_о_в_с_е_д_н_е_в_н_ы_й! С выдержкой и постоянством необычайным!

Этих героев не чествуют, их никто не знает. И потому я хотела все же хоть убогий (по силам), создать памятник.

Физиологическую сторону у нее (мне противно даже писать это!), у матери моей _н_и_к_т_о, ни