17. I. 42

Все эти невыносимые 9 дней не могла найти в себе силы хоть как-нибудь отозваться на то, что обрушилось на меня со 2-го дня Рождества Христова, парализовало и придавило душу.

Я пишу сейчас, т. к. молчание мое тоже мучительно мне и т. к. еще больнее было бы думать, что могло бы оно истолковаться новым «изломом» или чем-то вроде «воздействия».

Нет, я пишу, чтобы сказать, на открытку от 31.XII.41 и письма от 2.I.42 ответить _н_е_в_о_з_м_о_ж_н_о! Как невозможно бывает отвечать на любую клевету.

Оба эти письма, долженствовавшие меня «успокоить» (!!), отняли у меня _в_с_я_к_у_ю_ _с_в_е_т_л_у_ю_ точку, на которую я бы могла опереться. Выбили у меня почву из-под ног, лишили буквально всякой возможности хоть что-либо ответить. «Ласковые» слова в них — позолота пилюли. И, как таковые, вносят лишь горечь в сердце! В этих письмах не _н_е_д_о_в_е_р_и_е_ Фомы, не сомнение, н_е_ срывы даже (их-то я бы поняла), но —

— _н_а_с_т_о_й_ч_и_в_о_е_ утверждение _с_о_з_д_а_н_н_ы_х_ самим собой же «фактов», утверждение их, как _н_е_п_р_е_л_о_ж_н_о_с_т_ь!

А эти эпитеты: «особливо женской манеры», и эти… «пониже поясницы»?.. И много… много…

Н_е_ _о_б_и_д_а — это мне!! Нет! Все гораздо глубже! И не мне же, «вывихнутой на цыганщину», «недостойной о. Александра», «полуобразованной» и… вообще всей, такой… «полу-…» (мерзкой/какой обрисованной!), — не мне же _т_а_к_о_й — уяснять крупному человеку, что:

_н_е_д_о_в_е_р_и_е_ _т_а_к_о_г_о_ _п_о_р_я_д_к_а_ в отношении порядочной (воистину порядочной, а не в смысле адвокатских «котлет») женщины было бы равносильно, в отношении мужчины, сомнению в самой примитивной честности! В отношении же «л_ю_б_и_м_о_й»? — непостижимо мне это!

Да! Я могла бы послать «доказательства подлости, а не правды», требуемые от меня — но я знаю, что тогда человек, уверовавший мне после этих «доказательств», что такой человек мне был бы _н_е_ _н_у_ж_е_н_ больше!

Я в последний момент воздержалась от этого.

Н_е_ _м_о_ж_е_т_ быть в _т_а_к_о_м_ вопросе 2-х мнений!

И действие этих писем, пригвоздивших меня, по чудовищности своей не сравнимо для сердца моего _н_и_ с чем, кроме самой, _т_о_й_ подлости «N»!

В этих письмах весь мой духовный облик того времени так искажен, «разукрашен» богатейшей фантазией и так обезображен и обезОбражен, что я ужасаюсь той нечуткости (?), с какой это было сделано. Я _н_е_ _л_ю_б_л_ю_ _н_е_п_р_а_в_д_ы, ни в отношеении других, ни в отношении себя, — и вот во имя справедливости, отбросив скромность, я протестую, против всего в этих письмах! Не против изображения мелких фактиков, но против _т_о_л_к_о_в_а_н_и_я_ их! Против _т_о_й_ _с_у_т_и, которая была дана взамен настоящей — ужасная, несправедливая!

Я не могу теперь, будучи так заклейменной, «оправдываться». Мне противно это. Но я обязана во имя Высшей Справедливости сказать, что без _н_а_т_я_ж_к_и_ можно меня считать чистой. И… достойной моего покойного отца[236].

Я это знаю, душой своей знаю! —

Я не запачкалась ничем!

Как не понять было (после всех моих писем, и не только последнего времени) — _в_ ч_е_м_ была драма моей жизни?!

И это после моего письма о «понимании любви» и о том «за что я люблю „его“» (т. е. героя)?

Следуя непосредственному порыву, поведать любимому все о себе, я не «давала» ни «романа», ни «героев», но, нещадно, относясь к себе самой, писала полуисповедь, полужалобу на жизнь свою.

Ни не правды, ни неправды не содержит в себе этот мой «рассказ». Да и к чему же была бы она?

Умышленно «они» почти не обрисованы. Никак. А о себе? Я уж сказала: полуисповедь!

И потому так «голо».

Чтобы… «не пщевати вины о гресех»…

Разве нужно быть особливо-грязной духом, чтобы почувствовать искушение?

Я за всю свою, _т_у, прошлую жизнь ни перед кем не опускала глаз. И папе моему не пришлось бы меня стыдиться.

И вот, прочтя все «обвинения» мне, я спрашиваю себя:

1) Как же можно останавливаться на такой мерзкой, пакостной, всей… «полу… какой-то» (да, да, такой я обрисована, — и это гадкое «дэми»!), развратной девчонкой — крутившейся с «гарри-жоржами» и кончившей свое «дэми… бытие», замужеством «из-за удобств». (Господи, Господи!)…

2) Что дало повод к этому… странному обращению со мной?

Все это «обращение» со мной дает мне чувствовать, что я _н_е_ уважаема. За что?

Это упрек мне в «двойственности» — не отвечает ли он на этот вопрос «за что»? Не говорит ли он, что за последние эти мои 1/2 года?

«Я никогда не опускала глаз ни перед кем» — сказала я. Да, за исключением этих 1/2 года.

За них то и «двойственность»? С невыразимой горечью принимаю упрек этот! Глубоко запал он в душу!

Я должна разобрать все, для всей жизни, и здесь, и… _т_а_м… Я поняла через упрек этот (как же больно мне!), что «преступив» хоть что-нибудь, надо быть готовой даже к обвинению с той стороны, с которой _н_и_к_а_к_ не ожидаешь. Очень больно это! И все же я скажу, что и за это бить меня нельзя!

Я, _с_а_м_а_ я, и только я знаю, что я отвечу Богу![237]

Возникновение «чумовых писем» _о_ч_е_н_ь_ важно _с_а_м_о_ _п_о_ _с_е_б_е, вне зависимости от того, доходят ли они до Цели, или — то по воле цензуры, то по мягкости Сергея Михеевича, задерживаются до поры до времени, чтобы быть досланными «под горячую руку». И это от 1.XII… для чего оно? Я же сердцем, душой объяснила, что и не думаю «брыкаться от задачи литературной». Для чего же тогда и писать, если ничему нет веры, если, фантазии созданные, фантомы, имеют больше прав на жизнь, чем моя Правда?!

О моих переживаниях, чувствах, и м. б. чуяниях я не могу писать сейчас, — я страшусь поспешных выводов, непоправимых заключений.

Мне слишком дорого все то Светлое, бывшее между нами, чтобы неосторожно углубить, и без того сверлящую, трещину. И потому я не говорю того, что мне прожигает душу…

Я не знаю как и когда все это изживется, но хочу верить, что Бог поможет в этом!

Прошу (хоть именем папы) поверить мне, что пишу я без всяких «изломов», — и если не делаю никаких обращений, то только потому, что мне тяжело это, потому что не хочу принуждать себя. И точно также я не могу сердцем поблагодарить за присланное: свечи, «Пути Небесные», давно просимое, цветы. Мне больно это… что не могу! С. поставил ландыши в гостиной, — с тех пор я их не вижу. Не могу!

О. Б.-С.

135

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

19. I. 42

Ваня мой любимый!

Из последней моей силы пишу тебе. Не слова это — клянусь Богом тебе, что так это.