первой выходя за ширму и оставляя меня одну.

Прикрываю глаза, считаю удары своего сердца долгие секунды и, наконец, выхожу к остальным.

– Клопа, да ты, оказывается, красавица! – выкрикивает кто-то в толпе женщин.

На кухне уместились не все из деревни, только самые близкие. Здесь все сестры, мама и соседские женщины. Сестренки обступили меня, смеясь и комментируя моё платье, делая комплименты и поздравляя со свадьбой. Я не приказывала им это делать, они сами захотели поиграть в нормальную семью, а то перед соседями стыдно.

Последней ко мне подошла мама. Помню, как Инге на ее свадьбе она сказала длинное напутствие, хвалила ее и говорила, как сильно ей благодарна за помощь. Вряд ли я заслуживаю таких же слов, но можно было хотя бы не молчать. Заставить ее, приказать? Даже имея власть над ней, я не могу заставить себя приказать ей меня любить. Я все ещё та маленькая девочка, которая старалась заслужить любовь собственной матери. Однако это последний раз, когда мне действительно нужна ее материнская поддержка и любовь. Делаю к ней шаг и без слов обнимаю крепко в последний раз. Не разжимаю объятия, не обращаю внимания на возможные протесты.

– Спасибо, что дала мне жизнь, – шепчу ей на ухо и лишь после этого отстраняюсь.

Мама не сопротивлялась, скорее всего, просто не ожидала такой вольности от меня. Ее выцветшие глаза блестят так, словно она сейчас заплачет, губы крепко сжаты, отчего морщины на старческом лице видны ещё больше. Отворачиваюсь от нее и по очереди обнимаю каждую сестру, благодарю их шепотом на ухо, в последнюю очередь подхожу к Изе.

– Я не хочу с тобой обниматься, – отмечает она таким тоном, будто ей даже мысль об этом противна.

– Хорошо, – легко соглашаюсь с ней. – Тогда просто береги себя, и спасибо, что всегда замечала меня.

– Такое впечатление, что ты прощаешься, – комментирует мои слова с улыбкой, но та тает, когда я молча обхожу ее, чтобы выйти в ту часть палатки, где и будет происходить свадьба.

*** – Горько! Горько! ГОРЬКО!!! – кричит пьяная толпа, не подозревая, что с каждым глотком домашней самогонки, вина или обычного компота, употребляет все больше отравы.

Как зельеварку меня все больше тянет проверить, действует ли разбавленное зелье подчинения на всех так же, как и на сестер? Вот только под пристальным взглядом Вальтера и родителей не могу сказать и слова.

С каждым мгновением все больше кажется, что я в ловушке их взглядов, что вижу их везде, вплоть до отражения в своей пустой тарелке.

Вальтер поднимает меня снова на ноги, я не могу толком стоять. Поцелуй, если его так можно назвать, длится не дольше секунды, затем он что-то спрашивает, но я не расслышала и переспрашивать не хочу. Мои ноги подгибаются, и он милостиво позволяет мне сесть. Такое чувство, что земля хочет принять меня в свои объятия, сил вообще нет. Губы пересохли и болят, я не выпила ни глотка, не съела ни кусочка, но этого никто не заметил ни родители, ни гости, на Вальтера. Он кстати тоже не ест, лишь изредка пьет, что слегка настораживает. Догадался? От этой мысли скручивает все внутри. Объявляют первый танец молодоженов, и я еле сдерживаю стон. Маг мог бы и лучше спрятать ликование во взгляде, ему весь вечер хотелось со мной поговорить, и теперь появилась такая прекрасная возможность.

От него пахнет алкоголем и моей старой кроватью с матрасом из сена. Мне сложно сдержать себя, сложно не рассказать ему все, как есть, весь план, всю правду. Язык, ведомый сердцем, почти развязался, я уже забыла, что не должна так поступать. Не должна давать слабину и любить его, но люблю. Сердце болит, от собственного бессилия хочется кричать, но я молчу, крепко сжав зубы. На мгновение прикрываю веки, даю себе слабину, позволяю на краткий миг поверить, что это не фарс, а наша настоящая свадьба, но самообман не даёт почувствовать себя счастливой. Он и наше общее будущее – мечта, с самого начала обреченная на провал. Сердце болит не так, как спина, но я чувствую его. От этой боли хочется кричать во все горло, что я и делаю каждое мгновение близости с ним. От прикосновений жжет кожу, словно мы снова наедине, принадлежим только друг другу, словно жуткой правды, что он просто использует меня, нет.

Он начинает разговор с неожиданного вопроса, поинтересовался, что с моей спиной. Вот чего-чего, а этого от него не ожидала, уж скорее прямого вопроса: «Что здесь на самом деле происходит?!». Язвлю ему в ответ, спихивая свое самочувствие на прошлую ночь, на что он язвит в ответ. Интересно, а он хоть понял, что это было в последний раз? Быстро перескакивает на вопросы по делу, будто давая понять, что формальная часть наших переговоров подошла к концу. На ходу озвучиваю ему заранее придуманную историю, лживую, но с привкусом правды, но он не отстает, старательно докапывается до истины, но я себе не могу ответить на все вопросы, не то что ему. В конечном итоге я спрашиваю то, что сейчас имеет для меня самую большую ценность.

– Скажи мне: ты провел с этими людьми один день, разве тебе их не жалко?

– Нет, – прохладный ответ, который ставит все на места.

– Даже детей? – оглядываюсь с надеждой, желая увидеть в нем хоть что-то человеческое.

Одно долгое мгновение во мне ещё тлеет надежда, пока он не отвечает:

– Меня волнует здесь только один ребёнок, и он ещё не родился.

Своими словами он ставит точку, безжалостно и незаметно для самого себя.

Понимаю его реакцию и слова, действительно: что значат эти малознакомые люди для него? Абсолютно ничего, как и я, собственно говоря. Но не ребёнок. Как же ошибочно я приняла его заботу о нашем ребёнке за проявление любви, какая же я глупая. В этот момент почему-то вдруг вспомнилась Ника, её рассказ о Захарове и о том, как он пытался избавиться от нее, отослав в дом в глуши. Не сомневаюсь, едва ребёнок родится, Вальтер поступит со мной точно так же. И ведь когда Ника рассказывала мне об этом, я совсем ее не жалела. Казалось, жизнь в роскоши, а не с тем, кто тебя не любит и никогда не полюбит – настоящий рай. Что я там думала? Зато любовника можно завести и не думать, как жить дальше? Смешно, действительно