Шрифт:
Закладка:
Посмотрев сквозь подзорную трубу в сторону Джеймстаунской бухты, Хадсон Лоу нахмурился: в гавань прибывал очередной фрегат. Наверняка завтра его капитан заявится к губернатору и… и начнется! А покажи-ка им Наполеона! А покажи-ка им императора!..
Нет здесь никакого императора! На острове – государственный преступник, точка! Вот завтра так и скажу. Хватит! Распоясались! Где гордость, стыд наконец?! Покажи-ка им узурпатора! Кукиш вам!..
Хадсон Лоу неожиданно вздрогнул. Оказывается, он сейчас ругался сам с собою. Пальцы дрожали; подзорная труба едва не вывалилась из рук, норовя после этого скатиться в скальную расщелину. Губернатор скосил глаза: далеко в стороне прогуливался его офицер. Британец глубоко вздохнул. Фрегат в бухте бросил якорь. Завтра начнется…
– Тьфу, надоели… – процедил сквозь зубы губернатор и, развернувшись, быстрым шагом направился к коню, беззаботно жевавшему сухую, выжженную траву. Сухая трава напоминала животному душистое сено конюшни…
* * *
С хорошими врачами на острове была беда. После отъезда Барри О’Мира жизнь Пленника существенно потускнела. Когда британцы прислали в Лонгвуд нового лекаря, доктора Верлинга, Наполеон даже не пожелал рассматривать эту кандидатуру[219]. Ну кто мог заменить здесь О’Мира?! Да, Джеймс Верлинг неплохо изъяснялся по-французски и даже по-итальянски; а еще был известен тем, что в 23 года написал трактат о злокачественной желтухе. Но это ничего не меняло: будучи британским врачом отряда королевской артиллерии на Святой Елене, он, по сути, был обязан выполнять все приказы местного начальства. То есть Верлинг изначально являлся человеком Хадсона Лоу. Следовательно, персоной нон грата для Лонгвуда. Поэтому новому доктору было указано на дверь. Не грубо, конечно, но вполне доходчиво…
Так что на какое-то время Наполеон оказался без личного врача. В случае ухудшения общего состояния приходилось вызывать судового хирурга с «Conqueror» Джона Стокоу. Ну а Дэвид Кей, главный врач медслужбы Индийской компании на острове, и доктор Мэтью Ливингстон, сменивший позже Кея, были не в счет. Не говоря уж о начальнике медицинской службы британских частей Бакстере. Как говорится, каждый должен заниматься своим делом…
Доктор О’Мира был не просто врачом и прекрасным клиницистам – он являлся единомышленником. О чем только не беседовали врач и его пациент! Иногда эти разговоры носили довольно откровенный характер, в том числе – личного плана.
– Я вам рассказывал, доктор, что жена Талейрана была глупа, как пробка? – спросил однажды своего собеседника Наполеон.
– Не припомню, сир, – оживился О’Мира, ожидая очередного интересного рассказа.
– Вообще, триумф Талейрана – это триумф аморальности, и я не устану это повторять. Будучи священником, он вступил в интимную связь с замужней женщиной, а когда супруг любовницы воспротивился измене, Талейран заплатил ему столько, сколько хватило на то, чтобы тот замолчал и отказался-таки от законной жены. Потом Талейран сделал эту женщину своей женой. Зная данную историю, я запретил госпоже Талейран появляться в Императорском дворце. Во-первых, она имела сомнительную репутацию. А во-вторых, по части порядочности ничем не уступала своему высокопоставленному муженьку. Однажды мне стало известно, что генуэзские купцы заплатили ей четыреста тысяч франков за то, чтобы через ее мужа поиметь определенные льготы…
– Два сапога – пара? – рассмеялся О’Мира.
– Вот-вот. Госпожа Талейран, спору нет, женщиной была красивой, но полной дурой! Ее невежество стало в Париже притчей во языцех. Как-то Талейран пригласил к себе отобедать известного путешественника и, к слову, моего доброго приятеля, барона Денона[220]. И вот, представьте себе, к Талейрану заявляется барон, которого хозяйка дома принимает… ха-ха-ха… за Робинзона Крузо! И давай забрасывать беднягу всякими непонятными для того вопросами, например: как сейчас поживает его приятель Пятница? Барон Денон, понятное дело, опешил и даже слегка растерялся, не зная, как себя вести. Впрочем, смутились и прочие гости. Справедливости ради следует заметить, что смекалистому барону удалось достойно выйти из неудобного положения, переведя разговор на другую тему…
Своим любопытством О’Мира, бывало, загонял Императора в тупик, заставляя кряхтеть. Будучи истинным ирландцем, доктор был въедлив, как клещ! Чего стоили его порой провокационные разговоры о России и русских, при воспоминании о которых по коже Бонапарта начинали ползать противные мурашки. Бр-р-р…
– Все-таки что, по Вашему мнению, сир, явилось главной причиной неудачи военной кампании в России? – спросил однажды въедливый Барри.
Ну да, опять Россия…
– Холод, mon cher, – поежился Император. – Преждевременный холод и, конечно, московский пожар. Обидно, я опоздал всего-то на несколько дней. Хотя до этого изучал погодные данные за последние полсотни лет. Сильный мороз обычно не начинался в России до двадцатого декабря. На этот раз морозы ударили на двадцать дней раньше… В Москве мой термометр показывал три градуса мороза – ничто для моих солдат, которые выдержали бы это с легкостью. Но когда мы вышли из Москвы, ударил восемнадцатиградусный мороз, представляете?
– Мне трудно представить такой холод осенью…
– То-то и оно… Почти все лошади пали. Только за одну ночь я потерял тридцать тысяч лошадей! Особенно пострадала кавалерия, где из сорока тысяч удалось спасти не более трех… Из пятисот единиц артиллерии мы были вынуждены бросить бóльшую часть. Уму непостижимо! Солдаты пали духом, некоторые от холода сходили с ума… Особенно теплолюбивые неаполитанцы. В полках началась паника. Четыре-пять вражеских солдат могли привести в ужас целый батальон. Кругом бродили разрозненные группы в поисках тепла или огня. Они были легкой добычей для врага. Многие просто ложились где попало… и уже во сне умирали. Так погибли тысячи…
– Почему же вы ушли из Москвы? – неистовствовал бессердечный лекарь.
– Из-за пожара. Не будь его, я бы перезимовал там. А на следующий год двинулся бы на Санкт-Петербург. Александр был уверен в этом, отправляя все свои бриллианты и ценности в Англию. И я бы добился своего, если бы не этот пожар, уничтоживший огромный город. Я был готов ко всему, но только не к этому. Кто мог подумать, что сама нация подожжет собственную столицу… Я запоздал с уходом из Москвы на пять дней. Несколько генералов сгорели в собственных постелях… Тем не менее отмечу: русские храбры и настойчивы. Россия – наиболее грозная страна в Европе, а все потому, что она никогда не может разрушиться. Русский мужик, став однажды солдатом, остается им навсегда…
О’Мира, О’Мира… Лишь у него одного так ловко получалось разговорить Наполеона о России. Даже несмотря на то, что данная тема для Императора была самой болезненной…
