Нью-Мексико за 1187 миль от Беркли. Это было тем летом, когда он и Китти уехали в Нью-Мексико, оставив новорожденного сына Питера на попечение супругов Шевалье. Оппенгеймер предъявил доказательства, что 24 июля 1941 года его лягнула лошадь и на следующий день он приехал в больницу Санта-Фе, чтобы сделать рентген. В это время у него гостил Ханс Бете, который хорошо запомнил происшествие. Двумя днями позже, 26 июля, Роберт написал письмо со штампом «Коулз, Н-М». Наконец, имелся протокол о столкновении автомобиля Оппенгеймеров (за рулем сидела Китти) с пикапом компании «Рыба и дичь» на дороге в Пекос 28 июля. Все это доказывало, что Оппенгеймеры безотлучно находились в Нью-Мексико, по крайней мере, с 12 июля и до 11 или 13 августа. Утверждая, что видел Роберта на партийном собрании на Кенилуорт-корт в конце июля, Крауч либо ошибался, либо фантазировал, либо сознательно лгал.

Со временем стало ясно, что свидетельским показаниям Крауча нельзя верить. В 1953 году сотрудник авиакомпании и профсоюзный руководитель Арманд Скала выиграл иск о клевете против одной из газет Херста, опубликовавшей нелепые утверждения Крауча. Бывший «товарищ» также стоял за одним из самых возмутительных обвинений сенатора Джозефа Маккарти — утверждением, что работавшие в Госдепартаменте коммунисты похищали бланки американских паспортов и передавали их агентам советских секретных служб. Впоследствии свидетельские показания Крауча настолько подорвали позиции министерства юстиции на одном крупном судебном процессе против руководителей Коммунистической партии, что Верховный суд был вынужден в 1956 году прекратить производство по их делу.

В конце концов Крауч пал жертвой собственного вранья и притворства. Когда независимые колумнисты Джозеф и Стюарт Олсопы поймали Крауча на лжесвидетельстве во время процесса над коммунистами из Филадельфии, генеральный прокурор президента Эйзенхауэра Герберт Браунелл неохотно пообещал «расследовать» дело Крауча. Тот в ответ подал иск против братьев Олсоп на миллион долларов и предостерег Браунелла: «Если моя репутация будет уничтожена, 31 коммунистический лидер, возможно, добьется пересмотра дела…» Крауч тут же попросил Дж. Эдгара Гувера проверить благонадежность референтов Браунелла. Это побудило «Нью-Йорк таймс» заявить со ссылкой на источники в Вашингтоне, что министерству юстиции трудно будет в дальнейшем прибегать к услугам мистера Крауча. В конце 1954 года Крауч бежал на Гавайи, где написал мемуары «Жертва красной клеветы». Книгу никто так и не издал. Сам Крауч умер еще до начала судебного процесса по иску против братьев Олсоп.

Несмотря на все это, Уильям Лискам Борден считал, что Крауч заслуживает доверия. Если показания Крауча были правдивы, то загадка Оппенгеймера разрешалась и его действительно можно было считать сторонником коммунистов. В июне 1951 года Борден отправил одного из своих помощников Д. Кеннета Мансфилда поговорить с Оппенгеймером. Мансфилд доложил, что застал Оппенгеймера в состоянии «чрезвычайной неопределенности» относительно быстрого роста ядерного арсенала Америки. Оппенгеймер объяснил, что, на его взгляд, стратегическое ядерное оружие — «убийца городов» — имеет единственное предназначение: удерживать Советы от нападения на Соединенные Штаты. Удвоение арсенала, предлагаемое Трумэном, качества сдерживания не улучшало.

Тактические ядерные боеголовки — совсем другое дело. В 1946 году в письме Трумэну Оппенгеймер отзывался о таком оружии пренебрежительно. Однако после советских испытаний атомной бомбы 1949 года он и его коллеги по консультативному комитету КАЭ призвали администрацию президента в качестве альтернативы супербомбе выпускать больше оружия поля боя. Оппенгеймер растолковал Мансфилду, что полезность ядерного арсенала больше зависела от «мудрости военного планирования и организации доставки, чем от количества бомб». Тем временем американские войска уже вели настоящую войну на Корейском полуострове. Оппенгеймер не выступал за применение атомного оружия в Корее, хотя и считал, что существует «явная потребность» в малых тактических ядерных боеприпасах, которые могли бы применяться на поле боя. «Атомная бомба лишь тогда станет реальным подспорьем на войне, — писал он в “Бюллетене ученых-атомщиков” в феврале 1951 года, — когда будет признана полезной в качестве неотъемлемой части военных операций».

«У меня сложилось впечатление, — сообщил Мансфилд Бордену, — что Оппенгеймер считает войну [с Советским Союзом] немыслимой авантюрой, игрой, не стоящей свеч».

Мне показалось, что именно поэтому он не хочет додумывать до конца последствия своей политики умеренности и сдержанности. Я также подозреваю, что его придирчивый ум находит концепцию стратегической бомбардировки неуклюжей и грубой. Для него такой подход — кувалда, а не скальпель хирурга, и не требует большого воображения или искусности. Если увязать это с его моральной разборчивостью, которой в особенности отличаются ученые, прибавить его глубокую убежденность в том, что русский народ, по сути, лишь жертва деспотического… правления, смешать все это с его отвращением к убийству некомбатантов, то станет более понятно, почему он постоянно подчеркивает важность тактического использования ядерного оружия.

Датированная июнем 1951 года записка Мансфилда точно ухватила дух и логику мышления Оппенгеймера. Однако Борден, похоже, заранее решил, что политические рекомендации Оппенгеймера не поддаются объяснению с точки зрения логики. Он был уверен, что Оппенгеймер руководствуется иными, скрытыми мотивами, и видел, что другие разделяют его мнение. Тем же летом Борден и Стросс встретились, чтобы обсудить свои подозрения насчет Оппенгеймера. Протокол беседы свидетельствует, что Стросс «посвятил большую часть разговора выражению своих страхов и озабоченности по поводу Оппенгеймера». Они долго обсуждали показания Крауча о том, что Оппенгеймер проводил у себя дома тайное собрание членов Коммунистической партии.

Невзирая на подтвержденное алиби, оба по-прежнему верили Краучу и загодя убедили себя в коварстве Оппенгеймера. Однако им пришлось неохотно признать, что историю с собранием не подтверждают даже перехваченные телефонные разговоры. Стросс сказал Бордену: «Они [Оппенгеймер и его соратники] теперь будут очень осторожны с разговорами по телефону, потому что “парикмахер”[такой псевдоним Стросс присвоил Джо Вольпе] мог знать о телефонных проверках и выдать эту информацию». Они считали, что друзья Оппенгеймера по научному сообществу в любом случае встанут на его сторону, а сам Оппи понимает, что за ним следят. Я указал Строссу, написал Борден в памятке для себя, что другие официальные лица [предположительно ФБР] испытывают такую же «фрустрацию из-за невозможности прийти к конкретному выводу».

Конспирологический настрой не позволял Бордену и Строссу увидеть в поддержке Оппенгеймером тактического ядерного оружия что-либо иное, кроме злого умысла по срыву плана создания супербомбы. Более того, Борден был убежден, что в 1950–1952 годы Оппенгеймер использовал все свое влияние, чтобы остановить разработку супероружия, хотя еще в июне 1951 года стало ясно, что Станислав Улам и Теллер разрешили конструкционные затруднения, мешавшие созданию супербомбы. Им не было дела до того, что Оппи назвал предложенную конструкцию «конфеткой» и официально признал, что заблуждался. Он и его коллеги