было сейчас - не травмировать ребёнка. - Всё-таки ты давно папу не видел, уже его не помнил... Думала как-нибудь сначала тебя подготовить, подружить вас, - испуганно оправдывалась я. Что же мне теперь делать-то?! И как это вышло?..

- Я уже вспомнил его, подготовился и подружился. Можно мне теперь называть его по-нормальному - папой?

Получив утвердительный ответ, Валя отправился в свою комнату - очень соскучился по ней; я хотела было идти следом - но Завельский задержал:

- Постой. Потом к сыну сходишь. Почему ты меня обманула?

- А ты?

- Я уже сто раз сказал тебе, Оксана: я обманул тебя тогда потому же, почему обманул Дарью. Я был плохим человеком.

- Ну хватит посыпать голову пеплом, я спросила про больницу! - крикнула я, топнув ногой. Завельский шикнул и приложил палец к губам:

- На три тона ниже. Ругаться при сыне мы никогда не будем.

- Я говорила с врачом, - прошипела я. - Почему ты не сообщил мне, что Валя болел так тяжело, что был кризис, что он в реанимацию загремел с этим панкреатитом?

- Не хотел нервировать. Чем ты могла помочь? Мы там сосредоточенно боролись вдвоём и с компанией: Валя, я и врачи.

- Да пойми ты, идиот: я мать и должна быть в курсе каждой десятой доли градуса, на которую у него меняется температура! Ты даже по законодательству обязан был поставить меня в известность! - в слезах выговаривала я. Завельский обнял меня:

- Оксана... Я очень уважаю Валентина. Он, когда приходил в сознание, просил только об одном: не волновать маму, ничего ей не говорить, не расстраивать, пока ему не станет лучше. Говорил: потом расскажем. Называл это ложью во благо... Повторял это постоянно: "ложь во благо, ложь во благо"... Я удивился, откуда он знает такое выражение, и что оно означает. И он рассказал мне о том, как ты его научила меня обманывать, чтобы, мол, "не огорчать": признался, что Егор - вовсе не его отец. А муж твоей коллеги. И я заказал в больнице ДНК-тест на отцовство... Думаю, его результаты известны тебе лучше, чем мне.

Я в ужасе уставилась на Завельского, но тот, не выпуская меня из объятий, спокойно продолжил:

- Мы в расчёте, Оксана. Я врал тебе о том, что важно для тебя; ты мне - о том, что важно для меня. Давай перевернём страницу и начнём всё заново. Семьёй. Я люблю тебя больше всего на свете... Сына я просто обожаю. Это были ужасающе страшные недели в больнице. Страшнее всего, что мне довелось пережить... но одновременно это было и самое счастливое время в жизни. Я был рядом с сыном, помогал ему, чувствовал себя нужным, сближался с ним; узнал от него правду; и понял, что ты любила меня тогда гораздо сильнее, чем я думал и чем ты мне эти месяцы пыталась показать, - а значит, тебе было куда больнее, чем я мог предположить.

- Ты и правда очень плохой человек, - не сдержалась я и заплакала. Ну вот... совсем расклеилась.

- Оксаночка, любимая, ну прости... прости если не всё - то хоть что-то из того, что я причинил. Думаю, я тебя теперь понимаю. Ты оставила ребёнка, потому что была влюблена... Не хотела, чтобы такая любовь закончилась ничем, чтобы от неё осталось только самое плохое. Потому что знала, что невлюбчивая... И так ни в кого и не влюблялась. И уж конечно, ни с кем не спала. Верно?

- Похоже, это единственное, что тебя по-настоящему волнует, - зло сказала я, пытаясь высвободиться из его мощных рук. Я уже не была уверена, что хочу, чтобы кто-то понимал меня настолько хорошо. Муж не отпустил: притиснул к себе и засмеялся:

- Меня гораздо больше волнует, смогу ли я тебе компенсировать эти годы одиночества. Во всех смыслах.

- Лучше подумай, как будешь компенсировать сыну!

- А мы с ним уже обо всём договорились. Поедем в знаменитый гигантский террариум в Сан-Франциско; там есть так называемый "жабий угол". И о многом другом мы тоже условились... по-мужски. Сторговались, что преподнесу ему полностью рыжую кошку и настоящую, самую большую жабу. Все наши выходные расписаны на десять лет вперёд. Но тебе, Оксаночка, я бы не только днями, но и ночами компенсировал... тщательно и вдумчиво, с особым усердием. Никто мне не нужен, кроме тебя; не будем больше врать - ты согласна?

- Доктор сказал, что таких самозабвенных отцов не видел, - примирительно сказала я. - Говорит, ты круглые сутки находился при сыне, ухаживал самоотречённо, в самые тяжёлые дни - практически без сна. И помогал другим родителям в инфекционном отделении, выручал, поддерживал, если кто падал духом. Даже в реанимацию прорвался, пёр как ледокол... Представляю, как все мамашки там разом в тебя влюбились.

- Эти "мамашки" были в таком же состоянии, что и я, - возразил Завельский. - Инфекционка - ад на Земле. Так что будем считать, что в аду я уже побывал, Оксана. И рад, что тебя от этого оградил. Хватит тебе боли и испытаний одинокой мамы. Я уже достаточно тебе их устроил.

- Ладно... ради сына дам тебе шанс. Спасибо... Конечно, так, как ты, меня никто не унижал, не разбивал мне сердце, не разочаровывал... но никто так и не помогал, как ты. Я реабилитирую тебя, Артемий... условно.

- Условно-досрочно освобождён из ада. Это мне нравится, - засмеялся Завельский. - А можно как-нибудь перешагнуть через чистилище - и сразу в рай? Я точно знаю, что мне для этого потребуется.

Прежде, чем я сообразила, куда он клонит, он уже целовал меня - совсем как тогда, в Магнитогорске, словно в первый раз; только сейчас он иногда отрывался от моих губ, чтобы прошептать:

- Я тебя обожаю, люблю тебя без памяти, Оксанка... моя драгоценная жена. Никто для меня столько не значил, сколько ты и Валентин. Останься - и я буду радовать вас каждый день, увидишь.

- Этого мало, - уворачиваясь от его губ, шепнула я в ответ. - Ты в придачу обязан радовать меня каждую ночь.

- Всё-таки готова допустить до себя "свиноконсула", "козлоконсула" и будущего "осла-посла" в полном объёме?

- Я покажу тебе сегодня вечером, насколько в полном, - загадочно улыбнулась я.

- А до вечера я хотел бы убедиться, что ты меня до своего сердца допустила... тоже в полном объёме, - не отставал Завельский. -